– Ma no
[211], Жорж, ты ошибаешься. Трактовка признаков – это не наука ВООБЩЕ, а семиологическая составляющая любой науки и существо семиологии как таковой. «Мифологии» Ролана – это блистательный семиологический анализ, ведь в повседневной жизни на нас обрушивается шквал сообщений и не всегда в них есть прямая интенциональность – как правило, в силу своих идейных установок, они создают видимость «естественной» реальности.
– Да ладно! Не понимаю, почему ты упорно называешь семиологией то, что в конечном счете относится к общей эпистемологии.
– Вот именно семиология дает нам инструменты, позволяющие признать: занимаясь наукой, мы прежде всего учимся видеть мир во всей полноте, как совокупность значимых факторов.
– В таком случае можно договориться до того, что семиология – мать всех наук!
Умберто разводит руками и улыбается во всю бороду: «Ecco!»
Чпок, чпок, чпок – поочередно выстреливают откупориваемые бутылки. Симон галантно помогает Бьянке закурить. Энцо пытается приобнять юную студентку, которая со смехом вырывается. Стефано наливает всем по новой.
Байяр видит, как человек в перчатках ставит недопитый бокал и выходит на улицу. Помещение устроено так, что сплошная стойка не дает посетителям попасть вглубь, из чего Байяр делает вывод, что и сортир для них не предусмотрен. Значит, по всей вероятности, тип в перчатках не может поступить так же, как хиппи, и пошел отлить куда-то еще. У Байяра несколько секунд, чтобы принять решение. Он хватает кофейную ложку, лежащую на стойке, и выходит следом.
Человеку в перчатках далеко идти не пришлось: чего-чего, а темных закоулков вокруг полно. Он облегчается, стоя лицом к стене, и тут Байяр хватает его за волосы, валит назад, опрокидывает на землю и ревет прямо в лицо: «Ты и писаешь в перчатках? Руки пачкать не привык?» Телосложение у этого типа среднее, но он так потрясен, что не может ни отбиваться, ни даже кричать и в ужасе вращает глазами. Байяр не дает ему шевельнуться, придавив коленом грудь, и хватает за руки. На левой руке кожаные пальцы прогибаются, он срывает перчатку и обнаруживает отсутствие двух фаланг – на мизинце и безымянном.
«Это что? Ты тоже любишь рубить дрова?»
Комиссар вот-вот расплющит его голову о влажную мостовую.
«Где все собираются?»
Человек в перчатках бубнит что-то невнятное, тогда Байяр ослабляет хватку и слышит: «Non lo so! Non lo so!»
[212]
Видимо, заразившись витающей в воздухе бациллой насилия, Байяр явно не собирается долго терпеть. Он достает из кармана пиджака ложку и запихивает ее глубоко под глаз незнакомца, тот принимается голосить, как испуганная птица. За спиной слышится крик подбежавшего Симона: «Жак! Жак! Что ты делаешь?» Симон хватает его за плечи, но Байяр слишком сильный, его не остановить. «Жак! Твою мать! Ты псих!»
Комиссар еще глубже пихает ложку в глазницу.
Вопрос он не повторяет.
Страх и отчаяние надо как можно быстрее довести до предела, пользуясь эффектом неожиданности. Главное – результат, как в Алжире. Меньше минуты назад тип в перчатках рассчитывал на спокойный вечер, и вот, пока он мочился, невесть откуда нарисовался француз и хочет вырвать у него глазное яблоко.
Почувствовав, что до смерти напуганный незнакомец готов уцепиться за любую соломинку, чтобы спасти глаз и жизнь, Байяр наконец соглашается уточнить вопрос.
«„Клуб Логос“, говнюк! Где он?» И человек с обрубленными пальцами выдавливает из себя: «Archiginnasio! Archiginnasio!» Байяр не понимает. «Архи – что?» И слышит позади голос, который принадлежит уже не Симону: «Архигимназий, здание старого университета, за пьяцца Маджоре. Построено Антонио Моранди по прозвищу Террибилия, perché…
[213]»
Байяр, не оборачиваясь, узнаёт Эко, который спрашивает:
– Ma, perché вы мучаете этого poveruomo?
– Сегодня вечером собрание «Клуба Логос», – объясняет Байяр, – здесь, в Болонье.
Человек в перчатках с присвистом хрипит.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Симон.
– Информацию получили наши службы.
– «Наши» службы? Управление, ты хочешь сказать?
Симон вспоминает про Бьянку, оставшуюся в зале бакалеи, и ему хочется объяснить всем, что он не работает на французские спецслужбы, но вербализовать кризис самоидентификации, который внутри его все ощутимее, трудно, проще промолчать. Он также понимает, что в Болонью они отправились не только допросить Эко. И отмечает, что Эко не спрашивает, что такое «Клуб Логос», поэтому спрашивает сам: «Что вы знаете о „Клубе Логос“, господин Эко?»
Эко поглаживает бороду, откашливается, закуривает.
«Афинское общество держалось на трех столпах: гимнасий, театр и школа риторики. Эта тройственность по сей день прослеживается в обществе спектакля, наделяющем статусом знаменитостей три категории людей: спортсменов, актеров (или певцов, в античном театре это было одно и то же) и политиков. Третья из этих категорий до сих пор оставалась самой влиятельной (хотя на примере Рональда Рейгана мы видим, что категории не изолированы друг от друга), и она требует владения самым мощным оружием, которым является язык.
С античных времен до наших дней от владения языком зависел политический расклад, даже в феодальный период, когда, казалось бы, главенствовал закон физической силы и военного превосходства. Макиавелли объясняет Государю, что править надо, опираясь не на силу, а на страх, и это не одно и то же: страх порождается дискурсом силы. Allora
[214], тот, кто владеет речью, способен внушить боязнь и любовь и за счет этого становится потенциальным властителем мира, вот так!
Эта протомакиавеллиевская посылка, а также противостояние растущему влиянию христианства и подтолкнули одну еретическую секту к тому, чтобы в 111 году новой эры создать Logi Consilium
[215].
Впоследствии ветви Logi Consilium распространились по всей Италии, а затем и Франции, где в XVIII веке, во время революции, утвердилось название „Клуб Логос“.
Клуб устроен по принципу пирамиды и сложился как тайное общество со строгой секционной структурой под руководством коллегии десяти, они называют себя софистами, во главе с председателем, Protagoras Magnus
[216], и чаще всего используют свои риторические таланты в свете политических устремлений. Подозревают, что во главе организации стояли некоторые папы: Клемент VI, Пий II. Говорят, что членами „Клуба Логос“ были Шекспир, Лас Касас, Роберто Беллармино (инквизитор, который вел разбирательство во время процесса над Галилеем, sapete?
[217]), Ла Боэси, Кастильоне, Боссюэ, кардинал Рец, шведская королева Кристина, Казанова, Дидро, Бомарше, Сад, Дантон, Талейран, Бодлер, Золя, Распутин, Жорес, Муссолини, Ганди, Черчилль, Малапарте
[218]».
