Перед зданием на набережной Орфевр он ждет, когда полицейский с недостающей фалангой закончит смену, и курит «Лаки Страйк» за государственный счет, ведь еще одна приятная сторона его нынешней службы – положенная компенсация расходов, так что чек из табачной лавки (три франка) он сохранил.
Наконец появляется полицейский – без формы, и начинается слежка – пешком. Симон шагает за объектом, который переходит мост Сен-Мишель, движется вверх до пересечения с бульваром Сен-Жермен и там садится в автобус. Симон останавливает такси и со смешанным чувством произносит эту странную фразу: «Следуйте за автобусом», – как будто он попал в фильм, но непонятно, что за жанр. Причем водитель не задает вопросов, а Симон на каждой остановке должен удостовериться, что полицейский в гражданском не сошел. Это тип средних лет, сложение обычное, рост тоже средний, в толпе почти незаметен, поэтому Симону нельзя терять бдительность. Автобус едет по рю Монж, объект выходит у Сансье. Симон просит таксиста остановиться. Объект заходит в бар. Симон ждет короткое время, потом направляется следом. Объект внутри, за столиком в глубине зала. Симон садится у двери и тут же понимает, что напрасно это сделал: объект не сводит с него глаз. Нет, он его не вычислил, просто кого-то ждет. Чтобы не привлекать внимание, Симон пялится в окно. Наблюдает за пантомимой студентов, которые входят в метро и выходят из него, останавливаются покурить или просто тусуются, еще не решив, каким будет продолжение: им хорошо вместе и не терпится жить.
Но вдруг вместо очередного студента из метро выходит тот самый болгарин, который мог убить Симона и гнался за ним на DS. На нем все тот же мятый костюм, и он даже не счел нужным сбрить усы. Болгарин оглядывается и идет в его сторону. Он хромает. Симон утыкается носом в меню. Болгарин толкает дверь кафе. Симон невольно вжимается в стул, но тип проходит мимо, не замечая его, и, оказавшись в глубине зала, подсаживается к полицейскому.
Они начинают о чем-то тихо говорить. Ни раньше ни позже к Симону решает подойти официант. Ученик детектива недолго думая заказывает мартини. Болгарин закуривает сигарету, марка какая-то иностранная, Симон ее не опознает. Он тоже закуривает «Лаки Страйк», затягивается, чтобы успокоить нервы, и убеждает себя, что болгарин его не заметил и вообще никто его не узнал, потому что у него надежный камуфляж. А может, все кафе уже обратило внимание на короткие брюки, болтающийся пиджак и подозрительные повадки детектива-любителя? Наружность, которой он прикрывается, и глубинная реальность его существа – очевидная дихотомия, – думает Симон. Теперь его посещает ужасное и, пожалуй, знакомое, но на этот раз более сильное чувство: он мошенник, которого вот-вот разоблачат. Двое заказали пиво. Здравый смысл подсказывает, что им не до Симона, как и остальным посетителям – к его большому удивлению. А раз так – перестроение структуры. Он пытается подслушать разговор, сосредоточившись на голосах двух мужчин и выделяя их из голосов, звучащих в кафе, как звукорежиссер выделил бы одну дорожку среди многих записанных музыкальных инструментов. Кажется, он слышит «документ»… «план»… «контакт»… «студент»… «служба»… «мотор-р»… Но кто знает, не играет ли с ним злую шутку механизм самовнушения – вдруг он слышит то, что хочет услышать, и таким образом выстраивает элементы собственного диалога? Кажется, слышно: «София». И слышно, кажется: «Клуб Логос».
В этот момент он чувствует чье-то присутствие, что-то мелькнуло перед ним, он не замечает сквозняка из-за открывшейся двери кафе, но слышит, как отодвигается стул, поворачивает голову и видит молодую женщину – она подсаживается за столик.
Улыбающаяся блондинка, высокие скулы, густые брови у переносицы. Она говорит: «Вы ведь были с полицейским в Сальпетриер, верно?» У Симона снова мандраж. Он украдкой бросает взгляд вглубь зала: двое поглощены разговором и не могли услышать. Она продолжает, и он опять вздрагивает: «Бедный месье Барт». Он ее узнал: это та медсестра с точеными ногами, которая нашла Барта с выдернутыми трубками в тот же день, когда Соллерс, Б.А.Л. и Кристева пришли и устроили скандал. Он твердит себе, что она его узнала, вот так, и это вновь охлаждает его оптимизм относительно качества камуфляжа. «Он так пер-реживал». Акцент слабый, но Симон его уловил. «Вы болгарка?» Девушка делает удивленный вид. У нее большие карие глаза. Года двадцать два, не больше. «Нет, почему? Я р-русская». Симону кажется, что из глубины зала доносится смешок. Он решается взглянуть еще раз. Двое чокаются. «Меня зовут Анастасья».
Мысли у Симона в голове слегка путаются, но он все же задается вопросом, что делает русская медсестра во французском госпитале в 1980 году: в то время коммунисты уже начали понемногу раскручивать гайки, но еще не настолько, чтобы распахнуть границы. Да и откуда ему было знать, что во французских госпиталях нанимают персонал с востока.
Анастасья рассказывает про себя. Она приехала в Париж, когда ей было восемь. Ее отец был директором агентства «Аэрофлот» на Елисейских Полях, он получил разрешение привезти семью, а когда Москва отозвала его, чтобы назначить на другую должность в главном управлении, он попросил политического убежища, и они остались – вместе с мамой и младшим братом. Анастасья стала медсестрой, а брат еще в лицее.
Она заказывает чай. Симон никак не может понять, что ей нужно. Пытается определить ее возраст по времени приезда во Францию. Она шлет ему детскую улыбку: «Я увидела вас в окне. И подумала, что должна с вами поговорить». В глубине зала гремит стул. Болгарин идет отлить или позвонить. Симон наклоняет голову и подносит руку ко лбу, чтобы не читался профиль. Анастасья окунает в чашку пакетик с чаем, и Симон ловит себя на мысли, что в движении кисти молодой женщины есть что-то грациозное. За стойкой посетитель начинает вслух комментировать ситуацию в Польше, затем матч Платини против Голландии, затем непобедимого Борга на «Ролан Гаррос». Симон понимает, что ему трудно сосредоточиться, появление этой молодой особы смущает его, нервозность с каждой минутой нарастает, и теперь – поди знай, с чего вдруг, – у него в голове звучит советский гимн, грохочут тарелки, вступает хор Советской армии. Болгарин выходит из туалета и возвращается на место.
«Soïouz nerouchymyï respoublik svobodnykh…»
Входят несколько студентов и подсаживаются к друзьям за гомонящий столик. Из полиции ли Симон, спрашивает Анастасья. Нет, конечно, восклицает сначала Симон, он не легавый! Но, сам не зная почему, все-таки уточняет, что в паре с комиссаром Байяром играет роль… скажем так, консультанта.
«Splotila naveki Velikaïa Rous’…»
За столиком в глубине полицейский говорит «сегодня вечером». Симону мерещится, будто болгарин произносит короткую фразу, в которой есть слово, начинающееся не то на «кри-», не то на «хри-»… «Христос»? Он любуется детской улыбкой и представляет, как сквозь грозы сияет солнце свободы.
Анастасья просит рассказать о Барте. Симон отвечает, что тот очень любил мать и Пруста. Пруста Анастасья, естественно, знает. «И Ленин великий нам путь озарил». Анастасья говорит, что родные Барта переживали, потому что при нем не оказалось ключей, и они собирались сменить замок, а это расходы. «Нас вырастил Сталин – на верность народу…» Симон цитирует этот куплет, Анастасья уточняет, что после доклада Хрущева гимн изменили, чтобы не упоминать Сталина. (Вообще-то, ждать пришлось до 1977 года.) Велика разница! – думает Симон, – «мы армию нашу растили в сраженьях…» Болгарин встает и надевает куртку – собирается уходить. Симон не знает, идти ли за ним. Но на всякий случай предпочитает следовать заданию. «Мы в битвах решаем судьбу поколений». С болгарином они встретились взглядами, когда тот собирался его убить. С полицейским – ни разу. Опасность меньше, ситуация надежнее, и он теперь знает, что легавый замешан в этом деле. Выходя, болгарин разглядывает Анастасью, которая дарит ему прекрасную улыбку. Симон чувствует холодок смерти, напрягается всем телом и опускает голову. Следом выходит полицейский. Ему Анастасья тоже улыбается. Эта женщина привыкла, что на нее смотрят, – думает Симон. Он видит, что полицейский идет назад в сторону рю Монж, и знает: чтобы его не упустить, действовать нужно быстро, поэтому он достает двадцатифранковую купюру, расплачивается за чай и мартини и, не дожидаясь сдачи (но прихватив кассовый чек), берет медсестру за руку и тащит за собой. Она как будто немного удивлена, но не сопротивляется. «Partiia Lenina, sila narodnaïa…» Симон тоже улыбается: он хочет прогуляться, но немного спешит – не проводит ли она его? В голове завершение припева: «…Nas k torjestvou kommounizma vediot!» Отец Симона – коммунист, но он не считает нужным сообщать об этом молодой особе, которую, кажется, забавляет (весьма кстати) его слегка эксцентричное поведение.
