– А женихов много?
– Да не сказала бы… Впрочем, я совершенно не стремлюсь замуж. Мирослав, а ваши родители?
– Моих тоже нет в живых.
– А вам в детстве не хотелось быть скульптором? Или музыкантом? Неужели вас не учили музыке?
– Нет, мой отец был занят своей наукой, которая тогда разваливалась, а мама… Словом, ей тоже было не до моих художественных устремлений, они требовали, чтобы я пошел учиться на экономиста, мол, перспективная профессия. Но для меня это было неприемлемо, потом я влюбился, хотел жениться в девятнадцать лет, они встали насмерть, им категорически не нравилась моя девушка… Правда, как показало доигрывание, они были кругом правы, но… Я сбежал из дому, порвал с ними… А теперь их нет. Вот как-то так, Глашенька.
– А где вы живете, Мирослав? В Москве?
– Нет. В Швеции. – Он густо покраснел. – Так вышло. Хотя совершенно влюблен в нынешнюю Москву… И в Подмосковье… Так хотелось бы иметь мастерскую в Подмосковье… Мне тяжело там жить, постоянно считаясь с их бредовыми ценностями. Я однажды на набережной залюбовался молодой девушкой-норвежкой, она была поистине прекрасна, такая дивная северная красота… При этом я ничего не имел в виду, это было просто эстетическое удовольствие…
– Она обвинила вас в домогательствах?
– Именно! Еле отбоярился… А знаете, когда я в Шёнефельде увидел, как вам в рюкзак что-то засунули, я в первую минуту испугался, что вы заорете, если я подойду. Но потом подумал – она русская, скорее всего еще нормальная…
– Ой, Мирослав, скажите, а в этот кувшин можно воду наливать?
– Можно. Жаль, я завтра вынужден уехать, а то подарил бы вам три красные розы, больше в кувшин просто не влезет.
У меня сердце оборвалось. Он уедет! А как же я теперь?
– Вы огорчились, Глаша?
– Да. Очень.
– Я сам огорчен не меньше, но мне необходимо готовиться к выставке в Копенгагене… Мне будет тоскливо без вас. Но мы же можем общаться по скайпу, переписываться… Я ни за что не хочу потерять связь с вами. – Он взял в руки мои ладони и зарылся в них лицом.
Но тут объявили, что наш рейс подходит к концу и нам пора сходить на берег.
– Черт бы их побрал! – проворчал он.
Тут же подскочил официант со счетом. Я подумала, он там, в Европе, небось привык, что женщины сами за себя платят, потянулась за сумочкой, но он так сверкнул глазами, что я отдернула руку.
– Не вздумай! Я ненавижу эту феминистскую чепуху! Я все-таки воспитывался в интеллигентной московской семье и не желаю подлаживаться…
Я заметила, что впервые он обратился ко мне на «ты». Интересно, что дальше? Он поедет меня провожать и напросится «на чашку кофе»? Мне безумно этого хотелось, но я органически неспособна делать первые шаги…
– А давай немножко погуляем по набережной? – предложил он. – Погода уж больно хорошая.
– Давай!
Мы немного отошли от пристани и вдруг он обнял меня, как там, в аэропорту, прижался губами к шее под ухом и так замер. Я вся дрожала. А он вдруг зашептал:
– Глашенька, судьба моя, я люблю тебя, ты мне предназначена, я чувствую… И еще чувствую, что я тебе тоже почему-то нужен… Молчи, не говори ничего… Я сейчас еще не имею права на тебя, я в ближайшее время рассчитаюсь со всеми долгами, моральными и материальными и вернусь в Москву, к тебе, если ты меня еще примешь… Я пока просто еще не имею на тебя права…
Он оторвался наконец от моего уха и поцеловал в губы. Мне показалось, что поцелуй длился вечность.
– Я буду тебя ждать, – прошептала я.
Он еще раз поцеловал меня.
– Спасибо, любимая!
Он посадил меня в такси со словами:
– Прости, но мне надо немножко остыть.
И захлопнул дверцу.
У лифта я столкнулась с Марьяной.
– Привет, подруга! Эй, Глашка, что с тобой? Глаза просто сумасшедшие… Ты откуда и что это за коробка? – забросала она меня вопросами.
– Ой, Марьяша…
– Я к тебе! Рассказывай! Где была? На свиданке? Чего ты вцепилась в эту коробку! Дай сюда, я гляну… Обалдемон! Это ж с выставки кувшин… Да не молчи ты! Ты… с ним встречалась, да?
– Ага. С ним. Ой, Марьяшка…
– Но каким образом?
И я все ей рассказала.
– Обалдемон, Глашка! Но вообще-то…
– Что?
– Мало ли что разгоряченный мужик наобещает, а этот вообще натура художественная, фантазия разыгралась, в Москве с этим проще, чем в Европах…
– Ты это к чему сейчас?
– Ты губу-то особо не раскатывай! Даже если он в тебя втюрился, его мадама быстро прочухает, и чего от нее можно ждать, большой вопрос… А ты не спросила, Гончар – это его настоящая фамилия или же псевдоним?
– Ни о чем я не спросила, я как в тумане была… Ничего, пойду на работу, оклемаюсь.
– А он тебе свои координаты в Швеции оставил?
– Только телефон. А зачем мне его координаты в Швеции?
– А вдруг Андрей Олегович в Швецию соберется?
– Да вроде у нас со Скандинавией связей нет.
– А вдруг возникнут?
– Возникнут, позвоню.
– А вообще звонить ему будешь?
– Первая – нет.
– Между прочим, правильно. Судя по твоим рассказам, он здорово зависит от этой мадамы и стыдится этого. И спит с ней наверняка.
– Ясен пень!
Мы еще долго обсуждали события этого вечера, благо завтра воскресенье и можно поспать подольше. Я думала, что не усну, но задрыхла самым бессовестным образом.
Проснулась я от телефонного звонка. На часах было одиннадцать. Звонили на домашний.
– Глашенька, здравствуйте!
– Людмила Арсеньевна. Что-то случилось? – вдруг перепугалась я.
– Нет, Глашенька, я просто хотела поблагодарить вас за эти дивные посудки для Машука! Это просто восторг! И как вам в голову пришло?
– Случайно! Увидела в витрине зоомагазина, вот и купила.
– Огромное вам спасибо! Глашенька, у меня есть еще одна тема… Но это не по телефону. Мне хотелось бы встретиться с вами наедине, есть один разговор, но Андрей Олегович о нем знать не должен.
– Господи помилуй! Ну, в принципе я готова…
– Вы сегодня днем заняты?
– Да нет.
– Тогда, может быть, встретимся где-то и пообедаем, я вас приглашаю! Андрей Олегович тоже приглашен на обед к своему коллеге, а я терпеть не могу его жену…
– Хорошо, – засмеялась я. – Где и когда?
Она назвала мне адрес ресторана на Ленинском проспекте. И время – в три часа.
