Слова поэтессы Луизы Боган
[16], описывающей эпизод из своего детства, полного насилия и нищеты: «Наверное, я испытывала на себе насилие с самого своего рождения».
Я думала, что знаю сказку братьев Гримм «Рапунцель» наизусть, но я совсем позабыла, что принц в ней пытается совершить самоубийство. Он верит колдунье, когда та говорит ему, что он никогда больше не увидит Рапунцель, и бросается вниз с башни, где она раньше жила. До того, как я вспомнила эту деталь, моя память говорила мне, что колдунья ослепила его своими когтями — а еще я помнила, что колдунья сказала ему, что «красавицы-птички нет больше в гнезде, и она уже не поет. Ее унесла кошка, а тебе она выцарапает глаза». Но на самом деле принц лишился зрения, когда в отчаянии выпрыгнул из башни. Колючие шипы кустарника, на которые он упал, выкололи ему глаза.
Но даже будучи ребенком, я считала, что колдунья имела право разозлиться. Обещание есть обещание, его надо держать, и она отнюдь не обманом заставила родителей Рапунцель отдать ей свое дитя. Она хорошо заботилась о Рапунцель, ограждала ее от большого злого мира. И мне казалось совсем несправедливым, что первый красивый юноша, которому случилось проезжать мимо, мог увезти Рапунцель прочь.
В тот период моего детства, когда из всего, что я читала, мне больше всего нравились волшебные сказки, у нас имелся сосед, слепой. Хотя он и был уже взрослым мужчиной, он продолжал жить со своими родителями. Его глаза всегда скрывали большие темные очки, и меня приводило в недоумение то, что слепому нужно защищать глаза от света. Та часть его лица, которая была видна, отличалась мужественной красотой, как у героев вестернов. Он мог быть и кинозвездой, и секретным агентом, но в истории, которую тогда написала я, он оказался раненым принцем, а слезы, которые его исцелили, были пролиты мной.
— Надеюсь, это заведение вам по вкусу. С вашей стороны было так любезно приехать так далеко.
Поездка, как ей отлично известно, заняла у меня менее тридцати минут, но твоя третья жена — женщина, неизменно следующая правилам хорошего тона. А «это заведение» было не чем иным, как прелестным кафе в европейском стиле, от которого рукой подать до твоего особняка. (Для меня это все еще твой особняк.) Когда я вошла и увидела ее, сидящую у окна и при этом не пользующуюся никаким электронным гаджетом, в отличие от всех остальных из тех, кто сидел там в одиночестве и даже некоторых из тех, кто был не один, а вместо этого смотрящую на улицу, я подумала — какое идеальное окружение для столь элегантной и красивой женщины.
«Она одна из тех женщин, которым известны пятьдесят способов, как повязать шарф» — это была одна из первых вещей, которые ты мне о ней сказал. И дело не столько в том, что она не выглядит на свои шестьдесят лет, сколько в том, что, посмотрев на нее, начинаешь думать, что можно быть привлекательной и в шестьдесят, причем не прикладывая для этого никаких усилий. Я помню, как мы все удивились, когда ты начал с ней встречаться, с вдовой лишь чуть-чуть моложе тебя самого. Мы при этом, разумеется, думали о твоей второй жене и о других, которые были еще моложе, и полагали, что, учитывая твои склонности, недалек тот день, когда ты начнешь встречаться с кем-нибудь, кто будет моложе твоей дочери. Но потом мы пришли к выводу, что, скорее всего, в объятия женщины средних лет тебя толкнули битвы, которыми был полон твой второй брак и которые, по твоим словам, состарили тебя на десять лет.
Но хотя я любуюсь ею — ее недавно подстриженными и окрашенными волосами, искусным макияжем, идеальным маникюром и наверняка таким же идеальным педикюром на скрытых туфлями ногах, — я не могу отделаться от одной мысли. От той мысли, которая пришла мне в голову, когда я увидела ее на твоем поминовении и осознала, что вспоминаю одну историю, о которой много писали газеты — историю о семейной паре, чей ребенок бесследно исчез, когда вся семья отдыхала, поехав в отпуск. Шли дни, ребенок так и не нашелся, не было никаких зацепок, и в конце концов тень подозрения пала на самих родителей. Их сфотографировали, когда они выходили из полицейского участка — обычная семейная пара с незапоминающимися лицами. Но что я запомнила, так это то, что губы женщины оказались накрашены и на ней были надеты украшения: что-то на шее, кажется, медальон и пара серег в виде крупных колец. То, что в такой момент эта женщина озаботилась тем, чтобы накраситься и надеть украшения, тогда поразило меня. Я бы ожидала, что в такой ситуации она будет смотреться, как бомжиха. И теперь в этом кафе я опять подумала: она была его женой, и именно она нашла его тело. Но и сейчас, как и на той акции памяти она приложила все усилия, чтобы выглядеть не просто достойно, не просто собранно, а в своем самом лучшем виде: и ее лицо, и одежда, и ногти на руках, и ногти на ногах говорили о том, что она тщательнейшим образом позаботилась абсолютно обо всем.
Нет, я не испытывала желания ее критиковать, я чувствовала только изумление.
Она была другой — она была никак не связана ни с литературными, ни с академическими кругами, а таких людей в твоей жизни было немного. После окончания бизнес-школы она всю жизнь проработала консультантом по вопросам управления в одной и той же фирме на Манхэттене. «Но послушайте, она читает даже больше моего», — говорил ты, рассказывая о ней, и, слушая тебя, мы внутренне сжимались. Она с самого начала вела себя со мной вежливо, но сухо, проявляя готовность принять меня как одного из твоих самых старых друзей, но сама оставаясь для меня всего лишь знакомой. Это было куда лучше, чем безумная ревность твоей второй жены, которая требовала, чтобы ты порвал все отношения и со мной, и с любой другой женщиной из прошлого. Наша дружба раздражала ее необыкновенно; она называла ее кровосмесительными отношениями.
— Почему «кровосмесительными»? — спросила я.
Ты пожал плечами и заверил, что она имела в виду, что мы слишком уж близки.
Она так и не поверила, что между нами нет физической близости. Однажды, когда мы с тобой говорили по телефону, я сказала что-то, рассмешившее тебя. И услышала, как она жалуется, что ты мешаешь ей читать. Когда ты не обратил на нее внимания и продолжал смеяться, она пришла в бешенство и швырнула книгу тебе в голову.
Тогда ты первый раз сказал ей нет. Ты согласился видеться со мною реже, но отказался совсем вычеркнуть меня из своей жизни.
Какое-то время ты мирился со вспышками ее ярости, с летящими в тебя предметами, криками, плачем и жалобами соседей. А потом начал ей лгать. Мы несколько лет встречались с тобой тайком, будто и в самом деле были любовниками. Это звучит просто безумно. Ее враждебность ко мне так и не ослабела. Если нам с ней случалось встретиться на людях, она всегда смотрела на меня волком. Она сверлила меня злобным взглядом даже во время твоего поминовения. Ее дочери — твоей дочери — там не было. Кто-то сказал мне, что она занимается важным исследовательским проектом в Бразилии, думаю, это было связано с каким-то исчезающим видом птиц.
Вы оба страдали: ты и твоя отдалившаяся от тебя дочь, еще менее склонная простить тебе твою измену своей матери, чем она сама.
