Я думала, что время здесь будет идти медленнее, ведь мне почти нечего делать. Я читаю Элмора Леонарда, запоем смотрю «Игру престолов», немного готовлюсь к предстоящим занятиям — и вроде все. По большей части я питаюсь сандвичами, причем мне даже лень готовить их самой, так что я покупаю их в кулинарии, по две штуки в день, а кроме того беру фрукты в фермерском киоске.
Час за часом я сижу на террасе, просто думая. Например, о психотерапевте — помнишь его? Последнее время я размышляю над кое-чем из того, что он говорил. Самоубийство заразно, сказал он. Я, разумеется, понимала, куда он клонит. Доктор Очевидность. Я помню, что рассказывала ему о моем сне, о сне, в котором был мужчина в темном пальто, идущий по снегу. Звал ли он меня к себе, подманивал ли меня — скорей, скорей ко мне — или, наоборот, предостерегал, чтобы я ни в коем случае не шла за ним?
Я думала об этом, потому что несколько ночей назад мне опять приснился этот сон. Только на сей раз вместо пустого снежного пространства мы оба находились на поле какой-то битвы. Вокруг рвались бомбы, целились и стреляли солдаты. И на сей раз это был уже не просто сон, а самый настоящий кошмар.
Это обычная лечебная практика — если человек рассуждает о самоубийстве, надо попросить его описать, как именно он будет его совершать. Чем подробнее его план, тем громче звучит сигнал тревоги. Если бы это я готовилась распрощаться с этим жестоким миром, я бы знала, что делать. Броситься в океан и отплыть от берега так далеко, как я только смогу.
То есть не очень далеко. Пловчиха из меня никакая, я даже никогда не погружалась в воду с головой.
Но ведь где-то я, кажется, слышала, что утопление — это самый худший способ уйти из жизни. Нет, не слышала, а читала. Правда, возникает вопрос: откуда это стало известно? «Море — море — возьми меня», — как поется в песне. О чем говорит в ней поэт: о Любви или о Смерти?
Ничего не изменилось. Все по-прежнему очень просто. Мне его недостает. Мне недостает его каждый день. Очень недостает.
Но что будет, если это чувство уйдет?
Я бы этого не хотела.
Я сказала мозгоправу:
— Я вовсе не почувствовала бы себя счастливой, если бы мне вдруг перестало его недоставать.
Нельзя торопить любовь, поется в песне. Нельзя торопить и горе.
Мне кажется, что он сделал то, что, как известно, делали до него и другие: убедил себя в том, что у тех, кого он оставит, все будет в порядке. Какое-то время мы будем в шоке, потом какое-то время погорюем о нем, а потом оправимся от горя, как всегда бывает с людьми. Это не будет конец света, жизнь всегда движется дальше, идя своим чередом, и мы тоже продолжаем жить дальше, делая то, что должны делать, что бы это ни было.
Что ж, если ему было нужно это сделать, чтобы вдобавок ко всему прочему не страдать еще и от чувства вины, то я его не осуждаю. Не осуждаю.
Конечно же, меня беспокоило то, что, возможно, писать обо всем этом было бы ошибкой. Ты что-то записываешь, потому что надеешься удержать это в памяти во всех подробностях. Ты пишешь о том, что ты пережила для того, чтобы до конца понять смысл пережитого, и отчасти для того, чтобы его не отняло у тебя время. Чтобы горе не кануло в забвение. Но всегда существует опасность того, что все произойдет наоборот. Что ты утратишь воспоминание о том, что пережила, заменив его воспоминанием о том, как ты об этом писала. Как у людей, чьи воспоминания о местах, куда они ездили, — это на самом деле всего лишь воспоминания о фотографиях, которые они там сделали. В конечном итоге письмо и фотографирование, вероятно, разрушают прошлое куда больше, чем сохраняют его. Так что это может произойти: когда ты пишешь о ком-то, кого ты потеряла — или даже о слишком много о нем говоришь, — ты, возможно, хоронишь его навсегда.
И вот еще что: даже сейчас я не могу с уверенностью сказать, была я в него влюблена или нет. Я была влюблена не раз и никогда не сомневалась в том, что это именно так. Но что касается его — что ж, какое значение это имеет сейчас? Кто может сказать: что есть любовь? Это похоже на определение веры, которое попытался сделать какой-то мистик и которое я где-то прочитала: «Это не это, и не то, это похоже на это, но все же не это, похоже на то, но все же не то». Но это неправда, что ничего не изменилось. Нет, я не стану использовать такие слова, как исцеление, или выздоровление, или примирение с утратой, но я чувствую, что теперь что-то иначе. Что-то, похожее на приготовление. Может быть. Оно еще не пришло, но какое-то облегчение уже на подходе. Готовность отпустить прошлое.
Текстовое сообщение: «Как дела? Твоя квартира теперь в полном порядке!»
Мой герой.
Теперь я думаю о той женщине, которой принадлежит этот дом. Вернее, принадлежал. О женщине, с которой я никогда не встречалась. Если не считать самых необходимых вещей, из трех небольших комнат было вынесено почти все. Наверное, по ошибке здесь была оставлена черно-белая фотография в серебристой рамке, висящая на стене спальни. На ней изображены женщина и мужчина, несомненно, она сама и ее муж, стоящие возле машины. Он одет в форму армии США, она — по моде тогдашнего времени, с подбитыми широкими плечами, и волосы ее уложены в прическу «локоны победы», популярную в 40-х и 50-х годах двадцатого века. На ногах у нее туфли-лодочки с изображением диснеевской Минни-Маус. Он мужественно красивый, она хорошенькая. Они оба совсем молоды. Я знаю, что он умер более десяти лет назад. Она же с тех пор жила одна, похоже, прекрасно обходясь без посторонней помощи, пока в прошлом году все ее здоровье не начало рассыпаться, как карточный домик. Из энергичной пловчихи, и садовницы, и чемпионки по разгадыванию кроссвордов она очень быстро превратилась в почти совсем беспомощную старуху. Обезножевшую, ослепшую, оглохшую, беззубую и задыхающуюся. Она полностью лишилась памяти. Ее разум все больше и больше угасал. Когда же она посадила эти розы? Сейчас они, великолепные, красные и белые цветут, и их цветение в полном разгаре. И как же они благоухают! Я думаю о том, как они радовали ее год за годом, год за годом, и как она ими гордилась. И мне становится грустно не от мысли о том, что ей их сейчас недостает, а от сознания того, что она больше не способна чувствовать, что ей их недостает. То, чего нам недостает — то, что мы потеряли и по чему горюем — не это ли, в сущности, делает нас именно теми, кто мы есть? Это и еще то, что мы хотели получить от жизни, но так и не получили.
В определенном возрасте ваши дела совершенно точно обстоят именно так. И этот возраст наступает раньше, чем людям, возможно, нравится думать.
Я вижу, что солнце тебя вымотало. Не надо тебе оставаться на нем слишком долго, не так ли? Сегодня температура должна дойти до девяноста градусов по Фаренгейту
[78].
Наверное, мне стоит принести тебе воды. А пока я буду наливать воду, я сама выпью высокий стакан доброго чаю со льдом.
