Взгляд ее упал на фотографию в рамке на прикроватной тумбочке. Забыла в чемодан положить… Самое главное и забыла… Прости, папа. Прости.
Папа… Как живой. Улыбается. Взяла в руки фотографию, нежно провела по ней пальцами.
– Вот видишь, я собралась… Завтра утром мы с тобой переезжаем к бабушке. Там будем жить. Ты и я. И больше никого. Ты ведь меня за это не осуждаешь, правда, пап? Ну, что я маму вроде как обидела… А впрочем, чего это я… Знаю ведь: что бы я ни решила, что бы ни сделала – ты не осудишь. Потому что любишь меня… И я тебя люблю, пап…
Она за все годы так привыкла разговаривать с отцовской фотографией, что не видела в этом ничего странного. Потому что знала – он ее слышит и видит. Что присутствует здесь и сейчас незримо. В такие моменты даже казалось, будто ее щеки оглаживает легчайший ветер, теплый и нежный. И сердце сжимается радостью: да, да… Я знаю, что ты здесь, папа… Я чувствую…
– Ты же понимаешь, пап, что я не могла больше здесь оставаться, правда? Я знаю, что ты понимаешь… Что ты все видишь и понимаешь… И не осуждаешь меня… Нет-нет, я не буду плакать, правда! Я знаю, как тебе бывает плохо, когда я плачу. Нет, я просто устала немного… Сейчас лягу спать, а завтра начну новую жизнь! Доброй ночи, папа… Это ничего, что я фотографию прямо сейчас в чемодан уложу? Вдруг утром забуду…
Всю ночь она спала крепко и утром даже привычного зова будильника не услышала. А может, забыла завести его с вечера… Проспала…
Проснулась от тихого стука в дверь. Подняла голову от подушки, насторожилась удивленно – чего это вдруг? Вроде бы ни мама, ни сестры не утруждали себя такой вежливостью…
Люда вошла, прикрыла за собой дверь, спросила тихо:
– Я тебя разбудила, да? Ну извини…
– Да нет… Хорошо, что разбудила… Это я проспала… – проговорила Тата, удивленно глядя на мать.
Да и было чему удивиться: никогда она не видела ее такой… такой потерянной, такой бледной, с темными провалами под глазами, с припухшими от ночных слез веками. И плечи мама никогда не держала такими, безвольно опущенными вниз. И голоса такого дрожащего у нее не было никогда…
Мама шагнула от двери, присела к ней на кровать – чуть-чуть, с самого краешку, очень осторожно. Будто боялась, что она ее прогонит.
– Что, собралась уже? – тихо спросила мама, покосившись в угол, где стояли сумка и чемодан. – Вижу, что собралась… А я всю ночь не спала, все думала, думала… Наверное, наказана я за что-то, если ты, родная дочь, так со мной… А за что наказана, не пойму. И все-таки, Таточка, доченька… Беспокоюсь я о тебе, очень беспокоюсь… Как ты ко мне ни относись, я ведь мать тебе, никуда от этого не денешься. Мать, понимаешь? Вот будешь сама матерью, тогда поймешь…
Тата хотела что-то ответить, но Люда ей не дала. Коротко и слезно вздохнув, проговорила быстро:
– Я там деньги на кухонном столе оставила – тебе на первое время…
– Мам… Ну я же сказала, не надо…
– Да как не надо-то, как? А на что ты жить собралась? Хотя да… Чего мы опять – по одному и тому же кругу… Но я всю ночь не спала, все думала, думала… Сердце мое материнское этого всего не принимает, понимаешь? Ведь не справишься ты… Жизнь, она штука сложная… А я, выходит, со стороны глядеть должна, как ты одна пропадаешь? Ты мне скажи хоть… приходить-то к тебе можно будет? Пустишь на порог мать или нет? Я ведь и продуктов могу принести, и обед приготовить, и прибрать? А может, вторые ключи мне от бабушкиной квартиры отдашь? Я могу приходить в то время, когда тебя не будет… Когда скажешь, тогда и приду…
– Нет, мам. Извини, но ключи не отдам. И не переживай за меня, я справлюсь. Пусть твоя материнская совесть будет чиста. Я ведь сама так решила, правда? Вот и не надо больше обо мне думать, и переживать не надо…
– Думать, значит, не надо? Переживать не надо? Это ты мне, родной матери так говоришь? А впрочем, я и не ожидала от тебя ничего другого… Ладно, что ж…
Люда поднялась с кровати, неловким движением поправила складку на юбке, произнесла уже сухо и холодно:
– Ладно… Живи как хочешь. И не приду к тебе, что ж… Если надо чего будет, сама прибежишь. А я не приду! У меня тоже своя гордость есть, между прочим! Отвергаешь меня – отвергай! Будем считать, что я свой материнский долг выполнила! И как ты только что сказала – пусть моя материнская совесть будет чиста? Что ж, ладно… Пусть она будет чиста! А вот ты о своей совести задумайся на досуге… Задумайся, как ты мать обижаешь – ни за что ни про что… И каково матери такую обиду в себе носить… Такую, что и врагу не пожелаешь.
Уже у дверей Люда остановилась на секунду, будто не решаясь выйти. Ждала. Ждала, что дочь одумается. Позовет, заплачет, протянет руки навстречу.
Не одумалась дочь. Не позвала, не заплакала, рук не протянула. Лишь вздрогнула, когда в прихожей за матерью с силой захлопнулась дверь – на работу ушла…
Тата полежала еще пять минут, глядя в потолок. Потом резво подскочила с кровати – все, пора! Пора начинать новую жизнь. Свою собственную…
Часть 6
Таточка
В бабушкиной квартире было тихо и неуютно, будто пространство присматривалось к новой хозяйке, не желало отдавать себя в пользование. Тата села на диван, поежилась, огляделась вокруг.
Ну? И с чего начать новую жизнь? Ведь с чего-то ее надо начать… Может, вскипятить чайник на кухне или кофе себе сварить? Тем более она прекрасно знала, где в кухонном шкафу можно найти заварку, а где банку с кофейными зернами.
Нет, с чего-то другого надо начать. Как-то подружиться надо с этим пространством, которое не желает в себя пускать. Отторгает. Пугает неуютом.
О! А вот с этого и надо начать, наверное! Уют навести! Чистоту и блеск! Пыль везде протереть, пол помыть, окна вымыть… Вон какие они серые и пыльные, и уличный свет проходит в комнату будто через печальную вуаль. Оно понятно, что пространство по прежней хозяйке грустит… И она тоже грустит по бабушке, но ведь надо начинать жить как-то!
Да, пожалуй. С окон и надо начать. Вымыть их до блеска, до скрипа, до голубой искорки. Чтобы дневной свет хлынул в комнаты, чтобы свежий воздух вытеснил затаившуюся по углам печаль.
Через десять минут, переодевшись в старую футболку и трикотажные шорты, она уже взгромоздилась на подоконник и приступила к работе. Благо что средство для чистки стекол в одном из шкафов нашлось, почти нетронутая пластиковая бутыль. Работай не хочу. Наяривай по сбрызнутому стеклу хлопковой салфеткой. И про рамы с подоконником не забыть – для этого горячая мыльная вода заготовлена в тазу…
– Эй, на корабле! С борта выпадешь! Осторожнее! – услышала Тата снизу незнакомый голос. Да и откуда здесь взяться знакомому голосу? Она и соседей никого не знает… Разве что добрейшую Тамару Владимировну с третьего этажа, которая приятельствовала с бабушкой. Тамара Владимировна и была с ней в тот день… И «Скорую» она же вызывала, и утром нашла бабушку, уже бездыханную…
