Потом они долго сидели на кухне, и Люда сквозь слезы проговаривала свою беду:
– Понимаете, она очень к отцу была привязана… С самого рождения… И даже нельзя сказать, что привязана, понимаете? Это… Это вообще безобразие какое-то… Будто я и не мать ей, а чужая женщина… Отцу вся любовь, а мне – ничего, ну просто ни капли! Да разве это нормально, доктор, скажите? Разве так у других бывает?
– А вы сами, Люда… Вы сами как к дочери относитесь? Может, вы свою обиду выражаете как-то?
– В смысле – выражаю?
– Ну… Сердитесь на дочь… Раздражаетесь…
– Да нет, что вы! Я ж наоборот… Уж я так и сяк перед ней выплясываю, чуть не гопака с выходом из-за печки танцую! Все время пытаюсь как-то до нее достучаться, а она молчит…
– Ничего, пусть молчит. Вы к ней не навязывайтесь, не надо.
– То есть… Как это? Мне что, вообще на нее никакого внимания не обращать, что ли? Пусть растет как чертополох на огороде? Нет, я так не могу, я же мать… Вы уж лучше лекарство какое для нее пропишите, чтобы она одумалась, осознала… Что ближе матери у нее теперь и нет никого…
– Люда, поймите… Я не говорю, что она должна расти как чертополох на огороде, нет… И да, вашего материнства никто отменять не собирается. Просто не надо его насаждать… как бы это сказать… слишком агрессивно, понимаете? Дайте себе отчет в том, что у девочки и впрямь была сильная привязка к отцу. И с его смертью она никуда не делась. Она просто другие формы приобрела, с трагической окраской. Поверьте, что девочке сейчас очень, очень тяжело…
– А вы думаете, я этого не понимаю, что ли? Я же мать, я все понимаю… И про эту привязку трагическую тоже все понимаю… Но неужели она никогда не исчезнет, эта привязка? Как думаете, доктор? Может, со временем?
– Боюсь, что нет, дорогая моя. Не исчезнет. Синдром Электры – очень тяжелая вещь…
– Что? Какой еще синдром? Объясните.
– Ну, это что-то вроде Эдипова комплекса, только наоборот… Не мать и сын друг к другу привязаны, а отец и дочь… И знаете, что я вам еще скажу, Люда? Может, это и хорошо, что ваш муж ушел… Да, как бы кощунственно это ни звучало… И все, и не спрашивайте у меня ничего больше, потому что никто и никогда не может предугадать, во что любой синдром может вылиться и преобразоваться…
– Погодите… Я сейчас совсем не поняла, что вы хотите сказать, доктор.
– И не надо. Не надо вам ничего понимать. Человеческая душа – это такие потемки, что, бывает, самый хороший специалист ничего там разглядеть не может. Так что мой вам совет – оставьте дочь в покое. Не приставайте к ней, не навязывайтесь. Чем больше вы будете навязываться, тем больше будете становиться врагом. Я думаю, что со временем все как-то образуется, Люда… Примет какие-то приемлемые формы – для вас обеих… Она повзрослеет, сможет сама в себе разобраться, да… Только она сама может изжить свой комплекс, понимаете? А чтобы изжить, надо его сначала в себе распознать, а потом уж как-то отработать… Но сейчас она слишком мала, чтобы…
– Значит, ничем вы мне не помогли, доктор… Что ж… – тихо вздохнула Люда, протягивая Леониду Сергеевичу конверт с деньгами. – Вот, возьмите…
– Нет, нет, я не возьму! Уберите, уберите! – с сожалением отвел он от себя Людину руку. – Если вы считаете, что я вам не помог, я не возьму…
Они поспорили еще немного, но доктор настоял на своем. После его ухода Люда снова села за стол, огладила рукой лежащий на нем конверт, задумалась…
Не навязываться, значит. Даже как-то оскорбительно звучит. Нет, это ж надо было матери такое сказать! А воспитанием кто будет заниматься? Жизни учить? В люди выводить? И вообще… Что значит не навязываться? Нормальная материнская забота о ребенке – это всего лишь навязывание? А не навязываться – это значит что? Плюнуть на ребенка, да? Этот доктор и сам не понимает, что сказал! Оттого и денег не взял, наверное! Сообразил, видать, какой глупый совет дал – не навязываться!
Ладно, без докторов обойдемся. Своими силами как-нибудь… Все равно обязанностей матери никто отменить не может. Вон даже в законе черным по белому написано – родители обязаны заботиться о своих детях! И она тоже будет заботиться и волю материнскую проявлять будет! А как без этого? Никак…
С тех пор и началась у них в доме тихая война. Люда перестала церемониться с Таткой, применяя к ней те же методы воспитания, что когда-то применяла к Ирише с Леночкой. То есть требовала полной прозрачности дочернего бытия: где была, с кем была, зачем была, что там делала – мать все должна знать! И чтобы без глупостей и вранья было!
Как раз наличия глупостей в Таткиной голове Люда и боялась больше всего. И потому отслеживала все ее шаги как под микроскопом, с особой тщательностью. И даже с некоторой излишней яростью, будто эта ярость была неким доказательством ее материнского права. Перетрясала школьный портфель, инспектировала ящики стола, за которым Татка делала уроки, без конца бегала в школу, расспрашивала учителей на предмет Таткиной успеваемости…
С успеваемостью было все в порядке. А в остальном – полный крах. Потому что любое Людино вмешательство в свою маленькую жизнь Татка воспринимала как оскорбление. Любой вопрос-требование – как преступное любопытство.
Нет, Татка не огрызалась, не хамила, не скандалила. Она просто съеживалась в комок и глядела на мать с ненавистью. А Люду эта открытая ненависть приводила в еще бо́льшую ярость… И конца этой войне не было. Шли годы, а лучше их отношения не становились, и они так и бежали по кругу: Люда пыталась догнать и доказать дочери свое законное на нее материнское право, Татка держала оборону, выбрасывая впереди себя облако неприязни.
С сестрами у нее тоже контакта не получалось. Потому что сестры всегда были на стороне матери, увещевали Татку по очереди:
– Как же тебе не стыдно, Татусь… Мама же всех нас любит одинаково… Да она для нас только и живет, изо всех сил старается! Надо быть хоть немного благодарной, Татусь… Вон опять из-за тебя мама вчера плакала! Неужели тебе ее нисколько не жалко? Ты же не маленькая уже, понимать должна…
Татка упорно молчала, глядя в сторону. Да, она была уже не маленькая. В следующее воскресенье по случаю ее шестнадцатилетия намечался большой семейный праздник, были званы гости, и Люда с ног сбилась, пытаясь устроить все как можно торжественнее. Были приглашены даже родители Иришиного мужа Володи, и Елизавета Максимовна обещала прийти – в кои-то веки! – и Лена собиралась привести на семейный праздник своего нового парня… Люда возлагала на этого парня большие надежды – все-таки Леночке двадцать три года уже исполнилось, недавно институт окончила, самое время и замуж пойти. А как же иначе? Надо, чтобы все хорошо у дочерей сложилось, все счастливо и правильно. На то она и мать, чтобы желать им самого лучшего… Вот Ириша с Леночкой это понимают, слава богу. А Татка… Ходит, как всегда, с недовольным лицом. Всем своим видом показывает, что терпит. А чего терпит-то, чего? Ведь для нее же этот праздник устраивается, ее поздравлять люди придут! Вон даже на платье новое не взглянула…
