— Ну вот, а я твоему брату жизнь хотел спасти. Заставляешь задуматься, Ксаверий. Может, пришибить тебя прямо сейчас? Чтобы не приходил. Скажу, что ты на меня напал и попытался завладеть оружием.
Литвиненко не испугался и продолжил выкрикивать свои зловещие предсказания. Алексею Николаевичу это надоело, и он двинул кулаком что было силы:
— На!
Затем сыщик проделал все необходимые действия: вызвал конвой, написал объяснительную для прокурорского надзора. А еще попросил смотрителя Таганки создать скоку режим «чем хуже, тем лучше»… Объяснил так:
— Из всей банды один Литвиненко остался живой. И прячет где-то добычу: двести семьдесят тысяч рублей.
— Ого! — поразился смотритель, пожилой титулярный советник. — Тут горбатишься всю жизнь, а эта сволота деньги лопатой загребает!
— Если сумеете его разговорить, треть по закону ваша.
— Да вы что? Честно?
— Какие уж тут шутки. Они десять человек убили при грабежах. Последнего, шоффера, под Гатчиной прямо в авто, когда у них налет сорвался. Свидетеля устраняли. Для них божью душу кончить — раз плюнуть.
— Ну держись, греховодник… И треть моя, если заговорит? Это выйдет… э… девяносто тысяч! Да за такую премию я с него с живого не слезу.
Про «человека, который делал паспорта», сыщик говорить не стал. Пусть дедушка старается…
Алексей Николаевич вернулся в Петербург и сходу угодил на совещание к Столыпину. Оказалось, что в столицу приехал генерал-губернатор Восточной Сибири Селиванов и привез свой проект. Он решил осчастливить Россию очередным каторжным островом. Сахалин отобрали японцы, и генерал от инфантерии предложил заменить его Ольхоном. И назвать созданную там каторгу «Новый Сахалин»!
В присутствии чинов Главного тюремного управления Селиванов стал описывать премьер-министру достоинства своей идеи. Остров Ольхон — самый большой на Байкале. Он имеет в длину целых 73 версты, а максимальную ширину — 14 верст. Остров отделен от материка так называемым Малым морем. Населен бурятами, которых сейчас проживает на Ольхоне до 1000 человек. Почти все они страдают венерическими болезнями… Имеется единственная деревушка под названием Сундук. Самый большой улус Долонаргун насчитывает аж 25 юрт, в которых ютится чуть больше сотни туземцев. Чем не место для каторги?
Лыков познакомился с генерал-губернатором в прошлом году во время затянувшейся командировки в Иркутск. Вроде бы в своем служебном кабинете тот выглядел умнее… Алексей Николаевич, не дожидаясь мнения других, сразу начал критиковать проект Селиванова. Тюрьму надо сначала построить. Учитывая трудности доставки, заранее создать там запасы всего, что понадобится арестантам и охране. Найти где-то вольных для проведения работ. Завезти кирпич, железо, стекло… Утеплить казармы. Во что все это обойдется казне? А бежать с Ольхона намного легче, чем с Сахалина. Буряты не помощники в строительстве, а обуза. Климат тяжелый. Стоит ли овчинка выделки?
Бонзы из тюремного управления почему-то молчали. Сыщика поддержал товарищ министра внутренних дел, сенатор и тайный советник Крыжановский. Лыков давно уже считал его самым умным человеком во всем правительстве. Сергей Ефимович разделал генерал-губернатора под орех.
Селиванов пытался возражать, но выглядел неубедительно. Было очевидно, что идею он как следует не продумал, а хотел лишь привлечь к себе внимание столицы. Столыпин понял это в два счета и выгнал «реформатора» из кабинета.
После ухода Селиванова вошли высшие чины МВД и Департамента полиции, и началось новое совещание. Столыпин открыл его в сильном раздражении.
— Надо признать, с заданием вы справились, — буркнул премьер-министр статскому советнику. — Возились долго, но… Раскассировали и «Альфу», и «Бету» с «Гаммой». А как с этими быть?
Он взял со стола очередную сводку и стал зачитывать выдержки из нее:
— Двадцатого июня в пяти верстах от станции Цхварисцами Тифлисской губернии восемнадцать разбойников напали на почту, погиб стражник… Двадцать пятого совершено вооруженное нападение на почту в Оренбургской губернии близ Терлецкого завода; ранены почтальон и ямщик… Двадцать восьмого июня на пути из Тюмени в Тобольск четверо бессрочных каторжных напали на конвой, двое солдат тяжело ранены; арестанты захватили четыре винтовки и сбежали… И такое каждый день!
Последние слова Столыпин почти выкрикнул. Лыков осмотрелся: его непосредственный шеф — Зуев — смотрел в пол, Курлов пялился в окно. Белецкий, Харламов и Виссарионов будто воды в рот набрали. Статский советник решил тоже помалкивать.
— Вроде бы мы раздавили гадину, — продолжил премьер более спокойно. — Кого повесили, кого укатали в каторгу. А экспроприаций меньше не становится. Почему, господа? Это ко всем вам вопрос.
Курлов извлек из папки свою бумажку и бодрым голосом начал утешать начальство:
— Репрессивная машина трудится день и ночь. Вы привели только дурные новости. Но есть же и хорошие! В Варшаве, Петербурге, Саратове и Екатеринодаре судят арестованных террористов. В Воронеже вот-вот вынесут приговор шайке Гусева-Корякина, которая убила судебного следователя Прижибыровского. В Кизляре схвачены девять ингушей, что напали на казначейство. В Пермской губернии ликвидировали банду, покусившуюся ограбить почту на семьдесят восемь тысяч рублей. Троих уложили, шестерых взяли живыми. Так всех и изведем!
— А появятся новые! — зло ответил Столыпин. — И как быть с ними? Кончится это когда-нибудь или нет?
— Преступления не кончатся, покуда живо человечество, — философски заключил директор Департамента полиции.
— В таком случае требую еще усилить борьбу с проявлениями терроризма, — скучным голосом объявил премьер. — Под личную вашу ответственность. Свободны!
Правоохранители гурьбой вышли в приемную и дружно загалдели:
— Под нашу ответственность оно, конечно, легко сказать… А ты попробуй сделай! Прежнюю Россию не вернешь. А так-то все верно, мы разве против?
Белецкий фамильярно полуобнял Лыкова и сказал со смехом:
— А я уж подумал, Петр Аркадьич сейчас прикажет вам искоренить всех экспроприаторов в российском государстве. Ко вторнику.
— Я и сам к этому приготовился, — ответил статский советник. — А что? Голому одеться только подпоясаться. Прикажут — и будешь искоренять.
Зуев шел молча, на лице его была написана одна мысль: быстрее бы в Сенат!
Начальники отправились в курительную комнату, а Лыков поплелся в Восьмое делопроизводство. Зашел в кабинет и обомлел: за столом сидел Лебедев и радостно жмурился.
— Алексей Николаич! Дома-то как хорошо…
— Нагулялся по заграницам? — обрадовался сыщик. — Мне теперь вольную дадут?
— Что, понял, как тяжел хлеб делопроизводителя? Это тебе не с наганом по подворотням бегать. Тут голова нужна.
— Раз ты вернулся, ты и подписывай, — статский советник бухнул перед коллежским стопку бумаг. — Я уже третий день тяну, рука не поднимается визировать такую глупость.
