Сыщики разошлись по всему городу с фотопортретом бандита. И в меблированных комнатах «Столица» на Арбате коридорный узнал своего номеранта. Тот заперся с вечера и с тех пор не выходил. Днем попросил чаю с холодным мясом и пару пива. Сидел и кого-то ждал…
Лыкову доложили об удаче. Тот сначала даже не поверил. Хитрый неуловимый разбойник отыскался как-то уж очень просто. Статский советник спросил у своего аналитика:
— Чем вы это можете объяснить?
— Только тем, что он хотел попасться.
— Неужели?
— Сами рассудите, Алексей Николаевич. Литвиненко переоделся в жандарма, а наружность не изменил. А после удачного налета, вместо того чтобы скрыться из Москвы, поселился — где? На Арбате!
— Хм. Уж очень заумно.
— А послать погоню в Арзамас было не заумно? Мы играем чужую пьесу. Поэтому они никого не убили при грабеже, чтобы не подводить Ксаверия под висельную статью.
— Хм…
— Точно говорю! — завелся подполковник. — Нам явно хотят скормить какую-то, как говорят англичане, дезинформацию. Вроде того, что Осип Германович Телятьев атаман «Альфы».
За Литвиненко установили наблюдение. Вечером он выбрался из номера и пошел в «Эрмитаж». Там в новом летнем театре бандит посмотрел оперетту «Принцесса долларов», где в конце представления на сцене появляются живые львы. Странное времяпровождение для налетчика, умыкнувшего семьдесят тысяч рублей. Пока Ксаверий развлекался, никто к нему не подошел. На выходе из «Эрмитажа» преступника арестовали.
Алексей Николаевич провел первый допрос по горячим следам.
— Мы все знаем, — начал он с шаблонной фразы.
Скок ухмыльнулся:
— Так уж и все?
— Ваш главарь — Лоренцев. А ты нарочно сдался для того, чтобы уверить нас, будто бы главный Телятьев.
Бандит довольно натурально вытаращил глаза:
— Лоренцев? Максим Захарыч?
— Он самый.
— Так он сыщик. Он меня арестовывал в пятом году.
— Вот-вот. Арестовал, а потом отпустил. И стал ты, Ксаверий, его подчиненным.
Литвиненко засмеялся самодовольно:
— Ну вы и балагур, ваше высокородие. Еще бы он меня тогда не отпустил. Я ведь хитрый. Улик ему не хватило, Лоренцеву вашему, вот и обмишурился. Он рядовой зухер, его место в конце. Выпускает-то самах, а не шестерка
[65].
— Ну как не хватило улик? — сыщик вынул старые протоколы. — Вот, тут все есть. При обыске у тебя нашли флакон для духов туземной работы восемьдесят четвертой пробы с надписью «Кавказ». И золотое дамское кольцо фасона «гейша». Те самые вещи, которые ты ограбил у артистки императорских театров Алаевой.
— Те, да не те, — спокойно ответил налетчик. — Протокол-то у вас первоначальный. Мне его обещали сжечь, а сами, гляди-ка… Был другой протокол, который подменили сыскные. Я восемьсот рублей за что Сологубу отвесил? За это и отвесил. Он пошел к Мойсеенко, и фараоны переделали бумагу. Тогда в Москве нашему брату хорошо жилось. За деньги что хошь устроить можно было. Белого перекрасить в черного, и наоборот.
— А Лоренцев?
— Максим Захарыч? Надулся, как мышь на крупу. Я, кричит, до градоначальника дойду, но ты у меня сядешь в тюрьму, не минуешь. Мальчишка… Я когда отначился
[66], он мне житья не давал. Три, что ли, раза задерживал ни за что. Все не мог успокоиться на мою хитрость. А вы говорите — Лоренцев. Пускай сначала подрастет!
— А потом что было?
— Потом? — переспросил бандит. — Потом он в Петербург убрался и отстал от меня.
— Пусть так. А Телятьев?
— Какой Телятьев? — снова выпучил глаза арестованный.
— Чиновник для поручений московской сыскной полиции.
— Это еще что за гусь? Такого не знаю. Он из новых, что ли?
— Каких новых? — Лыков не сводил с Ксаверия глаз, фиксируя каждое изменение мимики. Но тот держался хорошо и ничем себя не выдавал.
— Которых впятеро больше завели. На нашу голову. Этих я не всех помню, то ли дело старых.
— А кто же тогда ваш атаман?
Скок вздохнул:
— Нету у нас теперь набольшего. Убили вы его.
— Когда, кто?
— Сашка Поп был нашим атаманом. А сейчас мы все равны, голосуем, как депутаты в Государственной думе. Плохо без атамана. Как это? Демократия? Для нас, фартовых, она не годится.
— Тогда назови состав банды, — потребовал статский советник. Но Ксаверий уперся:
— Я честный скок, плесом бить не приучен
[67]. Отправляйте меня в камеру, больше ничего не скажу.
— Тогда поедешь на каторгу!
— А вот это мы еще поглядим, — нагло ощерился Литвиненко.
— Сейчас я тебя верну в цинтовку, — спокойно заявил ему Алексей Николаевич. — А ты вот над чем подумай. То, что ваш атаман именно Лоренцев, мы знаем точно. А насчет Сашки Попа история такая. Вы его вытащили из тюрьмы, это верно. Потом сам же Максим Захарович сдал Сашку сыскным. Нашел будто бы на корабле — слыхал, наверное? А вот тебе то, что ты не слыхал. В ту же ночь Южиков пытался сбежать из предварилки. Оглушил надзирателя, выбрался на крышу. И там его застрелили.
— Я так и сказал: убили вы нашего атамана, — напомнил Литвиненко.
— Слушай дальше. Пуля, что попала ему в голову, была не того калибра, что в винтовках у часовых. Соображаешь?
— Нет, — растерянно ответил скок.
— Все просто. Я тебе завтра покажу результаты вскрытия. В Южикова выстрелили из немецкой винтовки Маузера. Армейская винтовка, ею вооружена германская армия. У наших солдат винтовки Мосина, у них калибр пули меньше.
— Ну?
— Баранки гну! Кто-то сложил твоего приятеля под шумок. Пока часовые выцеливали, он ему голову прострелил. Это был или сам Лоренцев, или другой человек по его приказу. Вот такой у тебя атаман. Сначала вытащил из тюрьмы. Потом, когда понадобилось, опять туда сдал. А для верности еще и шлепнул.
Литвиненко молча смотрел на статского советника, потом сказал:
— Я вам не верю.
— Твое дело. Бумаги я принесу, почитаешь. Там военные целый трактат написали по баллистике, но смысл понятен. И рассудишь сам, можно ли связывать судьбу с таким человеком. Ты сейчас выполняешь его команду. Максим Захарыч велел нарочно подставиться, чтобы мы тебя арестовали. Я же говорю: нам все известно. Ты свалишь на Телятьева, отведешь подозрение от Лоренцева и станешь ненужным ему. Даже опасным. Тогда берегись!
