— Он хоть и дурак, и пьяница, но Христа чтит, — заявил артельщик.
— Вот как? Тогда надо найти того, кто убил. Он ведь и тебя подставил, понимаешь?
— А как же. Найти Ванькина собутыльника, значит? — уточнил Заостровский, облизывая потрескавшиеся губы. — Вот негодный какой человек: решил меня под высылку подвести… А я его сыщу, сыщу!
— Знаешь того собутыльника? — оживился Филиппов.
— Видел. В пивной. И запомнил. Наружность у него больно приметная: брови черные, а усы седые. И здесь (артельщик ткнул себя пальцем в левую скулу) следы бывшего кожного страдания.
Тут уже насторожился Лыков. Что-то знакомое…
— В какой пивной ты видел его?
— На углу с Раменской.
— И так хорошо успел его рассмотреть? А ты не врешь?
— Правду говорю, истинный крест. Я ведь тоже там застрял, пропустил полдюжинки. И прошел мимо них, когда домой собрался. Ванька наш тогда уже сильно херый был, лыка не вязал. А тот с черными бровями ему все подливал. Я еще подумал: завтра паря не выйдет, в запой нырнет.
— Крючок при них имелся?
— Ага, в углу стоял.
— Ты вот что, Иван Петрович, — доверительно заговорил Лыков. — Ты походи по тем местам. Людей поспрошай. Может, кто что важное про жоха скажет. Знает его имя или где искать. Если хочешь, возьми с собой сыскного надзирателя.
— Я лучше сам, — твердо ответил артельщик. — Разрешите выполнять, ваше…
Он запнулся, и Мищук ему подсказал:
— …высокородие.
— Сроку сорок восемь часов, а то Драчевский осерчает, — приплел для солидности Лыков.
— Будет сделано!
Заостровский удалился. Филиппов недоверчиво спросил у гостя:
— Вы думаете, он что-то может разузнать? В Петербурге проживает два миллиона человек.
— Конечно, может, Владимир Гаврилович. Наш тряпичник построит своих воров в шеренгу. Даст им задание. Те обойдут другие хевры, потолкуют. Надо-де хозяина спасти, не знаете ли вы такого жоха? Вторые воры спросят у третьих, третьи у четвертых, и так далее. Мне ли вам объяснять, какая у «красных»
[52] смычка?
— Ну поглядим. Впервые вижу, чтобы блатные полиции помогали…
Лыков оказался прав. К вечеру следующего дня Заостровский пришел на Офицерскую и сказал:
— Таки есть кое-что.
Мищук взялся за перо.
— Я поручил Марье Ивановне…
Чиновник для поручений пояснил Лыкову:
— Это кличка маза карманников Алексея Бедняка.
Артельщик продолжил:
— Тот обязал Жоржика, Маруську Толстую и Ваську Сатану…
— Шайка воров с Разъезжей, — вставил Мищук и прикрикнул на Заостровского: — Давай уже к делу!
— Слушаюсь. Они и нашли. Есть такой… Зовут его по паспорту Иосиф Панфилов. Мещанин города Нахичевань-на-Дону. Прописан в Лейхтенбергской улице, в доме нумер два. И при этом — мутный!
— В каком смысле?
— А чем себя содержит, непонятно.
— Таких половина города! Вот взять хотя бы тебя.
Артельщик неодобрительно посмотрел на чиновника для поручений:
— Таких, да не таких. Панфилов фартовый, а мы его еле-еле нашли. Все почему? Мутный. Вон их высокородие уж поняли меня.
Лыков подсел к доносителю поближе:
— Он ведь приезжий? Из Москвы?
— Да.
— Спасибо, Иван Петрович. Вины твои с тебя сняты, можешь пока маклакствовать дальше. Только не увлекайся.
Заостровский ушел. Алексей Николаевич принялся насвистывать какую-то мелодию. Мищук заинтригованно смотрел на него и ждал. Потом спросил:
— Вы знаете этого чернобрового?
— Похож на одного…
— Будем брать?
— Ага.
В час ночи сыскные явились на Лейхтенбергскую улицу, растолкали жильца и велели быстро одеваться. Тот спросонья начал было скандалить, но ему посоветовали заткнуться. Вскоре дядя уже сидел перед Филипповым и давал первые показания. Лыков расположился напротив и рассматривал содержимое карманов задержанного. Он осторожно брал предметы двумя пальцами, крутил их, а потом складывал в газету.
— Вы чего, Алексей Николаевич? — недоуменно спросил начальник СПСП.
— Прикажите снять с них пальцевые отпечатки, — попросил Лыков. — Пусть из бумажника вынут купюры, вытрясут монеты и тоже проверят на пальцы.
— Ладно, сделаем.
— И еще пусть дактилоскопируют убитого.
Филиппов чуть не поперхнулся:
— Вы полагаете?
— Скорее, надеюсь. С крюка ничего не снимешь, он пролежал несколько часов в воде. А тут есть шансы.
Панфилов не обратил на этот разговор никакого внимания. Он отвечал на вопросы бойко и безбоязненно. Видать, что тертый. Да, с крючочником он пил. А нельзя, что ли? Понравился ему парень: тихий, работящий. Вот и уважил. Потом ушел и ничего такого не знает. Железякой этого парня убили человека? Вот так да… Чужая душа потемки. А может, это не он вовсе? Другой кто? Вы сыщики, вы ищите! Меня подозреваете? Смешно. Доказать-то сумеете? Правду говорят: легавым все равно, виновен кто или не виновен; была бы шея, а хомут накинут.
Делопроизводитель послушал этот разговор и ушел к себе департамент. Утром ему телефонировал Филиппов. Он был непривычно весел.
— Вы оказались правы, — сказал один статский советник другому. — Бумажник и деньги в нем — все принадлежало Дьяченко-Белому. Это абсолютная улика, поздравляю. Также пальцы убитого нашли на ключе от часов, на самих часах и на запонках. Панфилов сгорел.
— Вряд ли он с вами согласится, — скептически произнес делопроизводитель. — Люди такого типа не верят в науку. Чтобы убедить их, что они сгорели, требуется нечто большее.
— А вот и нет, — рассмеялся Владимир Гаврилович. — Этот другой, он газеты почитывает. И сразу изменился в лице. Мы оставили его ненадолго в покое, велели подумать. Хотите поучаствовать во втором допросе?
Лыков отказался. Он считал, что дальше люди Филиппова справятся сами, а тут дела, розыскные альбомы надо шлепать…
Вечером того же дня два сыщика случайно встретились на Гороховой, в приемной Драчевского. Начальник СПСП, не дожидаясь вопросов, сразу сообщил:
— А Панфилов пытается симулировать сумасшествие. Чует, что влип с пальчиками, вот и мухлюет.
— На экспертизу послали?
— Завтра отдадим на одиннадцатую версту
[53].
