Он берет со стола Лорин пакетик и протягивает его Дэвиду.
– Что вы об этом думаете?
Дэвид смотрит на мятый пакетик.
– Это… то, что она нашла. Где у нее чесалось.
– Но как вы думаете, что именно тут лежит?
– Наверное, яйца? Или личинки? Слишком мелкое, чтобы разглядеть. Но поэтому она и пришла на осмотр!
– Слишком мелкое, чтобы разглядеть, – эхом отзывается врач. – Но не для Лоры. Лора думает, что она что-то видит. Вы не уверены, но Лора думает, что знает.
Дэвид молчит. Он знает, к чему ведет врач, и не хочет с ним туда идти. Доктор Лэнсинг продолжает:
– Это не просто стресс. Но это и не паразиты. Это классический пример того, что называется синдромом спичечного коробка. Восходит к тем временам, когда пациенты приносили пустые спичечные коробки в доказательство того, что у них под кожей живут насекомые. Теперь используют пластиковые пакеты или контейнеры. Или снимают на телефон. Но внутри то же самое. Кусочки омертвевшей кожи. Грязь и пух. Все слишком маленькое, чтобы разглядел кто-то, кроме той, чей мозг обернулся против ее тела, разрывает его и терзает в поисках доказательства, чего-то, чего на самом деле нет.
Дэвид сжимает пакетик в кулаке. Этот внезапный хитрый разворот значения кажется отчаянно несправедливым: то, что Лора приложила столько сил, пытаясь найти свидетельство того, что с ней творится, а все эти усилия принимают за свидетельство того, что она сходит с ума.
– Доктор Лэнсинг, – говорит Дэвид. – Если бы это был я… Если бы я пришел к вам с жалобами на зуд… Вы бы так же быстро от них отмахнулись?
Губы доктора Лэнсинга изгибаются, он хмурится.
– Сынок, я именно это и пытаюсь сказать. Я от них не отмахиваюсь. Насекомые могут быть воображаемыми, но Лора страдает по-настоящему. Ложный паразитоз может быть симптомом депрессии, но может выступать и ранним признаком психоза – и его очень трудно лечить, ровно потому, что пациенты так редко хотят принимать предложенную им помощь. Именно сейчас Лора готова получать лечение, которое ей необходимо. Если вы ее любите, не мешайте этому. Пожалуйста.
И Лора начинает курс лекарств, антидепрессантов и того, что психиатр, с которым она консультировалась, называет одним из «мягких» антипсихотических средств. Как и голодание, это, кажется, в чем-то помогает. Она наконец-то может отдохнуть, хотя начинает спать по восемь часов каждую ночь, потом по девять, потом по десять, а потом к этому прибавляется долгий сон днем. Приходя с работы, Дэвид часто застает ее на диване в пятнах от лосьона. Она набирает вес, а ее прекрасные темные волосы редеют. Но она уже не чешется, как раньше, и рана на лице начинает затягиваться. На ее теле по-прежнему образуются припухлости, – Дэвид, как ни старается, продолжает думать о них как об укусах, – но она сопротивляется желанию их расчесывать, и через день-два они опадают и сходят. Дэвид говорит себе, что этого достаточно, что она выздоравливает, но часто смотрит на женщину с потухшими глазами, вяло ворочающуюся на диване, и почти ненавидит ее за то, что она украла ту, которую он любил.
Они погружаются в какой-то застой, и Дэвид вынужден бороться с мыслью, что это теперь и есть нормальное состояние, что лучше уже не будет. Поздно ночью, когда Лора спит, Дэвид возвращается к мысли о паразитах, более осязаемых, чем несчастье. В конце концов, Лора ведь и правда кажется не просто подавленной, из нее будто ушло нечто основополагающее. Что, если в ней действительно поселилась какая-то экзотическая зараза, а из-за несвоевременного выступления Дэвида врач ошибочно отнес ее к душевнобольным, обрекая на немое претерпевание боли?
В каком бы свете его ни выставляла такая возможность, однажды зацепившись за нее, Дэвид не может ее отбросить. Он любит Лору, настоящую Лору, ту электрическую катастрофу, которую впервые увидел, когда она облилась в баре пивом. Но эта Лора – он не помнит, когда эта Лора красилась красной помадой. Эта Лора очень тщательно за собой ухаживает, чтобы на поверхность не вышел ее внутренний раздрай.
Поэтому однажды утром он усаживает Лору на диван. Приносит ее любимое одеяло, заваривает ей чай. Когда он спрашивает, как она себя чувствует, она отвечает то же, что и всегда: «Нормально». Но белки ее глаз отливают нездоровой яичной желтизной, а ноздри окаймлены красным, словно опалены.
– Я тут подумал, – говорит он, устраиваясь на диване рядом с ней. – Я за тебя волнуюсь. И думаю, не слишком ли мы быстро отказались от мысли, что с тобой что-то на самом деле не так. Я имею в виду, с кожей.
Она смотрит в чайную чашку и медленно произносит:
– Я иногда тоже об этом думаю.
– Я знаю, депакот помогает. Но вдруг есть что-то еще.
– Может быть. Наверное.
– Ничего плохого нет в том, чтобы показаться еще кому-то.
– Еще одному психиатру?
– Я думал про дерматолога. Хорошего.
Он открывает папку и показывает ей тщательно уложенную пачку бумаги: статьи из профессиональных журналов, которые распечатал на работе.
– Полно свидетельств того, как настоящие – в смысле физически настоящие – кожные заболевания постоянно принимают за психиатрические проблемы. Особенно у женщин. Доктор Лэнсинг старый. Его поколение все называет психосоматическим: фибромиалгию, хроническую усталость. Если мы хотим настоящих ответов, надо показаться хорошим врачам. Не просто хорошим. Лучшим.
– Звучит недешево, – говорит она.
– Лора, мне наплевать.
Ее глаза вспыхивают неожиданным светом, а губы изгибаются в знакомой улыбке.
– Можем внести в таблицу.
– В жопу таблицу, – говорит он. – Лора! Я тебя люблю. Я о тебе позабочусь. Все будет хорошо.
Они едут, опустив окна, к новому врачу, которого нашел Дэвид, прохладный ветер овевает их, пока они сверяются с планом. Они решили не приносить пакетик, который так и живет в холодильнике, где его никто не трогает, и избегать разговора о лекарствах, которые она принимает, если только ее прямо не спросят. Они хотят начать с чистого листа, чтобы не было никаких подозрений, которые они ненароком посеяли, когда Лора вынула пакетик, а Дэвид заговорил о ее стрессе. Вместо этого она начнет заново: в целом я здорова. Я чешусь.
В клинике у нового дерматолога просторно, стены окрашены в пастельные тона, успокаивающе пахнет чистотой. Дэвид предлагает пойти с ними, но новый врач, более профессиональный, чем доктор Лэнсинг, просит оставить их с Лорой наедине. Двадцать минут превращаются в тридцать, сорок пять, а когда Лора выходит, Дэвид так и выпрыгивает из кресла.
– Что она сказала?
– Она говорит, да, сыпь, стресс, все такое. Надавила на меня по поводу лекарств, я рассказала про депакот. Не надо было. Ты был прав, я прямо видела, как она переключилась. В ту же секунду. Предложила мне химический пилинг на область шрама.
Дэвид разочарованно качает головой, но теперь Лора его утешает.
