Тогда Лора говорит:
– Знаешь что, Дэвид? – и начинается.
– Люди, которые друг друга любят, друг о друге заботятся, – вопит Лора в разгар ссоры, – они не заносят каждый доллар, что потратят друг на друга, в гребаную таблицу. Не так все это должно происходить!
– И что? – кричит в ответ Дэвид. – Ты хочешь, чтобы я за все платил, чтобы ты оставалась на своей говенной работе, которую ненавидишь?
– Так, значит, ты видишь нашу жизнь? Неудивительно, что ты меня настолько презираешь, раз ты так чувствуешь!
– Я никак не чувствую! Я просто думаю, что просить тебя хоть как-то поучаствовать – это не слишком много…
– Да, конечно. Никак ты не чувствуешь. Очень справедливо с твоей стороны, Дэвид, спасибо.
– Да чувствую я, я просто…
– Твоя беда в том, – говорит Лора, – что ты не вкладываешься в наши отношения, не всерьез. Ты всегда медлишь, всегда…
– Да ладно. Я вкладываюсь…
– Да, ты вкладываешься! Ты вкладываешься ровно на восемьдесят два процента. Как я могла забыть! Ты платишь, ты отслеживаешь каждый цент.
– Я что, не должен следить за своими деньгами?
Она так яростно мотает головой, словно это поможет словам вылететь у нее изо рта.
– Речь не о том. Речь о том… о том, чтобы знать, как кого-то любить!
Слова повисают в воздухе, пока Дэвид не отзывается эхом:
– Ты мне говоришь, что я не знаю, как кого-то любить?
– Нет, – говорит Лора, упрямо выпячивая подбородок, как ребенок. – Не знаешь.
Тут-то оно и случается, мгновение благодати, которая может внезапно снизойти и положить конец ссоре. По нахмуренному лицу Лоры проходит волна. Она понимает, что ведет себя нелепо. А он понимает, что она понимает.
– Смешно, – произносит он, уже тише. – Потому что у меня сложилось отчетливое впечатление, что я тебя все это время любил.
– Ну, – говорит она, почти неуловимо соскальзывая в представление, – у тебя паршиво получалось.
– Правда?
– В основном. Да.
– Даже в твой день рожденья?
– В мой день рожденья, наверное, вышло ничего.
– Так что мне сделать? Скажи. Я серьезно спрашиваю.
– Тебе ничего не нужно делать. Тебе нужно сказать: «Лора, я тебя люблю. Все будет хорошо».
– Лора, – говорит он, беря ее за руки. – Я тебя люблю. Все будет хорошо.
Пока Лора беспокойно дремлет на диване, Дэвид договаривается о приеме со своим врачом. Говорит секретарше, что дело срочное, и она умудряется найти для них время сегодня днем. Когда Лора просыпается, Дэвид говорит ей, что записался на прием. Прежде чем она успеет возразить, добавляет:
– Пожалуйста, просто позволь мне это сделать, хорошо?
Врач – пожилой мужчина с дымчатыми клочьями волос, торчащими из обоих ушей, и когда Дэвид обнимает Лору одной рукой и спрашивает, можно ли ему с ними в смотровую, доктор не возражает.
Доктор Лэнсинг обеспокоенно прищелкивает языком над разодранной щекой Лоры, просит показать ему все укусы по очереди. Она показывает, один за другим, и он задает бережные наводящие вопросы, и она старательно на них отвечает. Закончив, она лезет в сумку за пластиковым пакетиком и рассказывает врачу свою теорию об оводах и о доказательствах, которые нашла.
Тут случается нечто странное: у врача исчезает с лица всякое выражение; как будто его любопытство в одно мгновение высохло. Он берет пакетик, бросив на него беглый взгляд, а потом, смяв, кладет на стол.
– А помимо зуда, как вы себя чувствуете? – спрашивает доктор Лэнсинг.
Лора пожимает плечами и отвечает:
– Нормально.
Дэвид при этом явном вранье сохраняет молчание. Доктор Лэнсинг настаивает:
– Как вам в эмоциональном отношении дались последние несколько месяцев?
Лора снова пожимает плечами:
– Да вроде все в порядке.
– Как вы спите?
– Я не могу уснуть, потому что все время чешусь, – говорит Лора.
Дэвид одновременно с ней произносит:
– Лор! Ну ты что!
Лора и доктор Лэнсинг оторопело поворачиваются к нему, и, несмотря на предупреждающий взгляд, который бросает на него Лора, Дэвид продолжает:
– То есть я не пытаюсь… С зудом было совсем плохо, понимаю. Но разве ты не помнишь, лап, ты и до того плохо спала, из-за стресса на работе, ты говорила… то есть разве я буду не прав, если скажу, что после переезда тебе было нелегко?
Он ждет, что Лора подхватит нить разговора, но она этого не делает, и он рассказывает доктору Лэнсингу все, излагает с таким путаным отчаянием, словно это его собственная история, и отчасти чувствует, что так оно и есть. Когда он заканчивает, вид у Лоры такой, словно ее предали.
Только тут он понимает, что натворил: пытаясь помочь, он выставил напоказ все ее слабости, не спросив ее позволения; он использовал ее тайны, чтобы доказать чужому человеку, что ее боль существует только у нее в голове.
Врач говорит:
– Лора, вот что я хотел бы сделать, если вы мне позволите: выписать то, что может помочь справиться с глубинной причиной вашего нездоровья. Похоже, что на вас в последние месяцы много всего навалилось, и, думаю, вы удивитесь, как быстро, стоит улучшиться вашему настроению, пройдут проблемы с кожей.
Дэвид, пытаясь исправить свою ошибку, говорит:
– Но как быть с самим зудом? У вас что-нибудь от этого есть? Потому что, если нет, возможно, следует посоветоваться с дерматологом.
Он поворачивается к Лоре:
– Как думаешь?
Но у Лоры замученный вид, она больше не готова сражаться. Ее израненное лицо тускло и безжизненно от боли. Она говорит:
– Если вы думаете, что лекарства для настроения помогут, я хочу попробовать. Я попробую все, что скажете.
Врач выписывает рецепт, и Дэвид в изумлении выходит за Лорой из кабинета. Его переполняет чувство вины. Он говорит:
– Лапа, подождешь меня здесь? – и бежит обратно в смотровую, где доктор Лэнсинг заканчивает заметки.
– Дэвид?
– Простите, я просто… Послушайте. У меня такое чувство, что я создал у вас неверное впечатление. Лора не сошла с ума. Она в последнее время в стрессе, это правда, но на это есть причины – работа, переезд. Наверное, я не лучшим образом ее поддерживал. И я думаю… я думаю, что, если она говорит, что у нее на самом деле чешется, мы должны ей доверять. Вот и все, что я хотел сказать. И только.
Доктор Лэнсинг проводит ладонью по морщинистому лбу.
– Я понимаю вашу тревогу, – говорит он. – Правда. Но позвольте, я вас кое о чем спрошу.
