Три дня спустя она слушала новый альбом, когда он появился из ниоткуда и сел по-турецки на гравий перед ее горкой.
– Привет, девочка, – сказал он. – Что слушаешь?
Она была слишком удивлена, чтобы заговорить, поэтому открыла плеер и показала ему диск.
– А, понятно. Он тебе нравится?
Он должен был бы сказать: «Они тебе нравятся?», потому что Guns N’Roses это группа, а не солист, но она кивнула.
Глаза у него были плоские и голубые. Когда он смеялся, они исчезали в складках лица.
– Да, – сказал он. – Готов поспорить, нравится.
То, как он это сказал, заставило ее подумать, что он, возможно, понимал, какие чувства у нее вызывает не группа, а Аксель: то, как порванная майка облегает его плечи, блестящий поток его красновато-золотых волос.
– У него хороший голос, – сказала она.
Он нахмурился, обдумывая сказанное.
– Это да, – сказал он. Потом спросил: – А как альбом?
– Ничего, – сказала она. – Тут в основном каверы чужих песен.
– Думаешь, это плохо?
Она пожала плечами. Он как будто хотел услышать что-то еще, но ей нечего было добавить. Она открыла рот, чтобы сказать что-то вроде: «А ты не слишком взрослый, чтобы со мной разговаривать?» или «Ты что, не знаешь, что это площадка для детей?» – но вместо этого услышала свой голос, произносящий:
– Тут есть секретный трек.
Он поднял брови.
– Правда?
– Ага.
Она ждала, что он попросит послушать или хоть спросит, что за секретный трек, но он не спросил. Просто сидел перед ней, и она чувствовала себя глупо. Она снова надела наушники, долистала до последней песни и перемотала паузу, пока не началась музыка. Предложила ему наушники, он кивнул. Когда она отдавала ему наушники, кончики его пальцев мазнули по ее пальцам. Она отдернула руку, как от тока, и он улыбнулся грустной полуулыбкой. Он плотно надел наушники, так что они исчезли под его неопрятными волосами.
– Готов? – спросила она.
– Стреляй.
Она нажала воспроизведение. Он закрыл глаза, прижал наушники руками и начал раскачиваться. Облизнул губы, подпевал, беззвучно проговаривая слова, шевелил пальцами в воздухе, словно прижимает гитарные струны. Было неловко смотреть, как его поглотила музыка, и в какой-то момент Джессика поняла, что не может больше смотреть ему в лицо, и уставилась на его ноги. Он был необут, мягкую кожу между пальцами покрывала корка грязи. Ногти на ногах у него были желтые и длинные.
Когда песня кончилась, он протянул Джессике наушники, постучал по плееру и сказал:
– Оригинал мне нравится больше.
Произнося эти слова, он смотрел ей в лицо и, когда она не сразу ответила, нажал:
– Ты ведь знаешь, о чем я, да?
– В буклете этого нет, – признала она.
– Так ты никогда ее не слышала? Оригинальную версию этой песни?
Она покачала головой.
– Ох, девочка, – протянул он. – Девочка, ты столько упускаешь.
Она начала собираться.
– Не сердись, – сказал он.
– Я не сержусь.
– По-моему, сердишься. По-моему, ты сердишься на меня.
– Нет. Мне пора.
– Иди, иди, – он замахал на нее руками. – Прости, что рассердил. Я заглажу вину, обещаю. В следующий раз, когда мы увидимся, я принесу тебе подарок.
– Мне не нужен подарок.
– Этот тебе понадобится, – сказал он.
Больше она его на той неделе не видела. На выходных она гостила у своей плохой подружки Кортни и впервые выпила – три обжигающих глотка водки с апельсиновым соком, отчего конечности у нее стали невыносимо тяжелыми. В следующую среду он появился опять, и у него что-то было в руках.
– Я принес тебе тот подарок, – сказал он.
– Он мне не нужен.
Мужчина склонил голову набок, словно ее грубость ему нравилась. Повернул руку ладонью вверх, чтобы показать, что у него там – кассета. Сквозь прозрачный пластиковый футляр Джессика видела список песен, написанный от руки густыми темными чернилами.
– Я не могу ее послушать, – сказала она. – У меня нет магнитофона.
– Здесь нет, – сказал он. – Но, может быть, дома?
– И дома нет.
– Тогда я тебе принесу.
Рубашка у него была грязнее, чем в прошлый раз, а волосы он собрал в рыхлый хвост, завязав их потертым коричневым обувным шнурком. Она задумалась, откуда у него шнурок, если он ходит без обуви. Может, он бездомный.
– Не надо, – сказала она. – Не надо мне ничего приносить.
Он засмеялся. Глаза у него были очень, очень голубые.
– Завтра принесу, – сказал он.
Она думала, не остаться ли дома, но потом решила – с чего, это и мой парк тоже. К тому же днем в парке было полно народа; если он что-то сделает, она закричит и скейтеры придут ей на помощь. Она не думала, что он что-то сделает, всерьез не боялась. Так что она пошла, но, несмотря на то что у горки она просидела почти до половины седьмого, он так и не пришел.
Прошла еще неделя, прежде чем он появился.
– Извини, – сказал он. – Обещал принести тебе плеер для кассет, но искать пришлось дольше, чем думал.
В руках у него был побитый желтый Walkman, судя по виду, вытащенный из помойки. Большая часть резиновых кнопок отвалилась, а нижний угол был испачкан чем-то липким и красным.
– Не хочу я ничего на этом слушать, – сказала она. – Гадость какая.
Он снова сел перед ее горкой.
– Мне придется попросить у тебя наушники, – сказал он. – Я не нашел.
– Ты кто? – спросила она. – Почему ты со мной разговариваешь?
Он улыбнулся. Зубы у него были белые и ровные.
– А ты кто? – спросил он. – И почему ты со мной разговариваешь?
Она закатила глаза. Наушники лежали у нее на коленях, он взял их и воткнул в Walkman. Нашарил в кармане кассету, которую Джессика отказалась у него брать неделю назад, открыл футляр и сунул кассету в плеер.
– Готова? – спросил он.
– Нет, – ответила она. – Я тебе сказала, я не хочу слушать эту дурацкую кассету.
– Хочешь, – сказал он. – Просто пока еще этого не знаешь.
Он потянулся и надел на нее наушники. Она почувствовала запах его тела, смесь сигаретного дыма, пота и несвежего дыхания. Она уже собиралась сорвать наушники, когда услышала пыльное потрескивание, словно статику, в начале записи, а потом запел мужчина, под резкие аккорды акустической гитары. Голос у него был высокий и печальный, он немножко не попадал в ноты. Он напомнил ей то чувство, которое возникло, когда она выпила водки, словно вся планета навалилась на нее, прижимая к полу.
