«Поелику» – горным хрусталем‚ ясным на просвет‚ в серебряной витой оправе.
«Фиал» – в чеканном узоре‚ тлеющим изнутри угольком рубина‚ врачующего сердца и мысли.
«Сонмы», «бармы»‚ «кинвалы» – резной камеей на агате‚ завитком пряди‚ всплеском горной струи‚ строгой чистотой линии.
– Слову нужен воздух, простор на строке. Чтобы не сдавливали с боков причастия с деепричастиями – не вздохнуть. Его надо высвободить, обласкать и побаловать‚ а оно порадует в чистоте и величии.
Слово – скатной жемчужинкой‚ затаившейся в глубинах перламутра. Камнем-достоканом, росной капелью в искорках винисовых. Опалом‚ изумрудом‚ яшмой в переливчатой тайне к просвещению ума и прояснению понятий.
Добрая фея пообещала:
– Дарю кириллицу на отраду, ожерельем по строке.
Злая фея прибавила свое:
– Дарю ее на мучения, к розни‚ обиде‚ зависти и болезни.
Слово – бирюзой‚ тускнеющей на руке страдальца.
Янтарем – горючей слезой по павшим.
Сапфиром, полевым васильком – раскрывать измены и отгонять страхи.
Адамантом из арапской земли, в чистоте и светлости – злость укрощать и сластолюбие. Смарагдом в изумрудной зелени‚ пробным камнем для души‚ мутнеющим при дурной мысли‚ – слово мутнеет тоже. Сердоликом – к заживлению обид. Гиацинтом – увеселять сердца и отдалять кручину. Бериллом‚ турмалином, альмандином и нефритом. Всякому слову свой минерал‚ всякому веку свой слог и свое томление.
– Ты больной‚ – хищно порадуются доброжелатели. – Тебя надо лечить!..
Подступит означенный день, отлетит душа неразумного сочинителя, взглянет вниз на тело, а оно прилипло к столу, водит пером без остановки, водит и водит. «Дурак, – закричат сверху. – Больше не требуется!»
А ему – лишь бы страницу заполнить.
Возмутятся на пороге вечности.
Нимбами закачают:
– Жил на Святой Земле и не выучил язык? Во всем его совершенстве?.. Кто поймет тебя тут?
Ответит:
– Обещаю. Постараюсь. Сделаю всё от меня зависящее – родиться на той земле. Чтобы ее язык стал отечеством.
Смилуются светлые ангелы:
– Ладно уж. Пойдешь прежде на курсы‚ заучишь согласные‚ гласные сами прибьются‚ а там видно будет...
Вселенная полна мифами, легендами…
…мечтательной крайностью, несопоставимой с житейским пространством, а значит, полна чудесами, вознесенными над нашим пониманием, тайнами глубин запредельных, – стоит приглядеться, прислушаться, заглянуть в укрытия, куда они запрятались от неверия и насмешек.
Если существует метафизика, учение о сверхопытном и сверхчувственном, существует и метапроза в таинствах и простоте запредельного.
Метапоэзия.
Слово. Звук. Жест и цвет.
Сказано – не доказано: раз в сотню лет является на небе мечтательная звезда‚ сошедшая с орбиты. Вводит в затруднения кормчих‚ путает карты с исчислениями, с путей совращая, отчего корабли сбиваются с курса‚ бьются о рифы‚ уходят под воду на погребение.
Раз в сотню лет проходит стороной блуждающий вестник, судьба которого вне случая, устраняет сомнения обновителем помыслов, взламывает преграды к подступам разумения, стирает отличия между мнимым и истинным к расширению просторов духа.
«Однажды я был высажен среди людей и внедрен в них как один из них», – Райнер Мария Рильке.
Сочинители миражей‚ музыки-художеств, посланцы иных сфер‚ существа с содранной кожей, – им придается душа без определенного места жительства, в беспредельности пребывания. Душа отправляется в полет, плоть оставив под залог, и объявляется в минуты прозрений, чтобы передохнуть в нескладном теле и вновь отправиться в скитания, – так разъяснил специалист, которому доступны глубины мятущихся душ.
Специалисту можно поверить.
– Знают ли избранники о своем призыве?
– Угадывают.
– Хотят туда‚ откуда присланы?
– Очень даже хотят.
– Берут ли их?
– Кое-кого берут, одолженных на миг. Остальные обрастают кожей, в иссушающей безвестности.
– Не велика ли Божья расточительность?
– Не нам судить.
Человека выгнали из рая, лишили поэзии, и он перешли на прозу. Единицы пробиваются к райским кущам, где поэзия еще теплится, потому и говорят: ах, какое трепещущее поэтическое создание! И хоть бы один сказал: какая возвышенная прозаическая натура!..
Как-то прочитал, а, может, услышал.
Про Арсения Тарковского, поэта редкостных просветлений, в тоске по легкокрылой прелестнице, взлет которой в строфе его.
Из тени в свет перелетая,
Она сама и тень и свет,
Где родилась она такая,
Почти лишенная примет?
Она летает, приседая,
Она, должно быть, из Китая,
Здесь на нее похожих нет…
Сидел поэт на дачном участке, возле ягодных и плодовых произрастаний, заглянул на огонек сосед, спросил без умысла:
– Арсений Александрович, не подскажете рифму на «яичницу»?
У поэта, должно быть, дернулась щека, нерв пробудился в зубе, а супруга поэта воскликнула с возмущением:
– Не причиняйте ему боль!..
Из устава ордена бабочек, который пора предложить читателю.
Физиология у бабочки – порхание: не стоптать башмаки.
Слово в полёте – та же бабочка, однако прочее летающее‚ взмывающее и опадающее не считается бабочкой‚ пока не докажет обратного.
Стрекозы принимаются в бабочки в исключительных случаях, с испытательным сроком.
Пункт категорический, в завершение устава. Пегасы не относятся к бабочкам: крылья – не повод для воспарения.
Пожалуйста, не улетай,
О госпожа моя, в Китай!..
Вот и тебе довелось ощутить, и тебе.
Боль, которую способен причинить глагол, существительное с прилагательным.
Прежде была радость, только радость. Исчерканные к вечеру записи. Иступленные карандаши. Восторг от проклюнувшегося слова‚ восторг и потрясение‚ точно у девочки‚ когда набухают припухлости на груди. Капелька удачи не помешает, и вечерами, после добычливого дня, неожиданный поворот сюжета выпрямлял ненадолго спину, удачное сравнение укрепляло поступь.
– Можешь погордиться до того дерева.
Шел – раз за разом повторял фразу, которая удалась, но вот и дерево, предел твоей гордости.
– Ладно уж. Погордись еще.
– Вам хорошо, – огорчается сведущий сочинитель. – Вы, теперешние, мало знаете. А я придумаю – было у того, у этого… Перо из рук валится!
