Вот бы им, акушерам с гинекологами, остеречь несмышленыша:
– Реалии настораживают, парень. Не промахнись
Не оповестили, выпустили в мир, – он бы, может, по другому тогда…
Но глаза, которые стареют первыми, так и не выдали свою тайну.
ЧАС «ТИХОГО РАЗДУМЬЯ»
Отступление второе
Немало виноградных лоз на свете…
…каждая со своим названием.
Мерло и шираз. Шардоне и санджовезе. Каберне совиньон и каберне блан. Пино-гри и пино-нуар. Мальбек, вионье и пинотаж. Гренаж и темпранильо…
Еще больше их сочетаний к оттенкам вкуса, цвета, букета вина – дегустаторы не подведут.
«В аромате шоколад, эвкалипт, земляные нотки, табак, черная смородина. Во рту плотное, полное, длинное послевкусие…»
«Аромат гранатовый, слегка древесный. В развитии чистые, элегантные оттенки ежевики, пряных трав, кофе. Длинное послевкусие лесных ягод…»
«Аромат спелой черной смородины, в развитии ваниль, тимьян, легкие ореховые нотки. Во рту приятное, слегка шоколадное послевкусие…»
Вот бы и тут.
Распахнуты все обложки. Герои перемещаются по своему желанию, создавая иные отношения ради долгого, слегка шоколадного послевкусия прозы, терпкого, призрачного, с горчинкой и без нее, с нотками ванили, мускатного ореха, тимьяна и ежевики после прочтения.
Желудь проявляется из ничего…
…высоко подвешенный‚ от рождения готовый к падению.
Желудь растет и сила растет‚ утягивая его к земле; вот уж ему невмоготу‚ он отрывается и летит вниз.
И упав, умирает.
А в смерти прорастает.
В сущности, кому нужен затейный сюжет?
Звездам не нужен. Луне. Скале в ее отрешенности. Маловидной тропке в лесу. Дереву на опушке. Луговой траве в пойме реки.
Разве что ручью.
Сюжет у ручья не свой. Сюжет у ручья от ложа‚ ему уготованного. Крутые изгибы‚ травные сплетения на пути‚ камушек на перекате повлияют на его напевы, умножат случайности, породят неожиданности. Так и слова протекают по строке в чистоте и прозрачности замысла, отзвучав на знаках препинания переливчатым, через край, звуком.
– Не пользуйся выверенным сюжетом, сочинитель. Не по размеченной полосе, где всё обозначено, не в пункт Б из пункта А, – пусть нечаянность подстерегает на каждом листе, ошеломляя и радуя на пороге удачи. Сколько на пути нежданностей, сколько их, которых недостает!..
Входишь в иной замысел, как в неопознанное пространство под кладкой купола. Входишь сторожко, с оглядкой, в эхо гулких пустот, которые тебе заполнять. Ты покоен поначалу, заселяя нехоженое пространство, покоен и вдумчив до первого понимания, что подобное не под силу.
Над куполом простирается небо, тебе неподвластное, под полом затаились глубины глубин, куда нет и не будет доступа, но ты идешь, продвигаешься дальше, и пустоты заполняются, намерения проявляются, звучит хорал, взывая к небесам, эхом вторят голосники, вмурованные в стены, – как же ты велик под куполом воображения, до чего же ты мал...
Сочинить бы рассказ для тех, кому неукладисто в маете-истоме. Будто шагнули с мороза в обжитое жилье, где еда на столе, младенец в люльке, припасы в подполе, аппетитно попахивает упревшей в печи картошкой.
Ее следует растолочь в чугуне, щедро полить сметаной, посолить в меру, дождаться, пока прогорят дрова, задвинуть ухватом в печь, и потекут призывные ароматы, корочка загустеет поверху, коричневатая, с желтизной по краям, под которой затаится самая сласть, – на газу такое не уварить.
Хлеб на столе. Постное масло. Соль крупного помола.
Рука потянется к рюмке, к малосольному огурчику, репчатому луку и слезливым грибкам – только подкладывай; душа потянется к родной душе, огарком из отпотевшего оконца, обмякнет в покое-довольствии, огородившись бревенчатыми стенами от промерзлых равнин, где выстудит и заморозит.
Поесть. Попить. Припоздниться в усладе сердец.
Лучше в тепле за миской‚ чем в поле за ветром.
Скажут в осуждение:
– Ну сколько можно? Ты же оттуда уехал, от того чугуна. Сто лет назад.
Скажешь в ответ:
– Для вас же стараюсь. Вы у нас в маете-истоме.
Подивятся старожилы:
– Картошка, лук, огурчики.… Какие же вы евреи? Вы русские.
Хвала скамейке‚ что сближает тех…
…кто на нее садится.
Хвала ртутному шарику‚ который сливается безоглядно с себе подобным.
– Без спешки‚ Нюма?
– Без спешки‚ Боря.
– Предлагаю тост: чтобы было так, как нам кажется!
Пиво пенится. Вода пузырится. Хумус намазывается на лепешку. Перцы обжигают гортань. Курица в пряном соусе вызывает жажду‚ которую утоляют напитки. Первый червячок замирает‚ наконец‚ ублаженный, можно откинуться на стуле‚ взглянуть друг на друга.
Боря Кугель и Нюма Трахтенберг.
– Признаюсь‚ друг мой. По вечерам я описываю закаты и складываю их в папку.
– Закаты! – ахает Нюма. – В папку? Боря‚ побойтесь Бога.
– Папка – не тюрьма‚ Нюма‚ а спасение от неминуемого забвения. Под переплетом с тесемочками.
– Не лучше ли описывать рассветы?
– Лучше. Но не в моем возрасте.
И приступают к пиршеству.
Неспешно. С расстановками.
– Хорошо сидим, Нюма.
– Хорошо едим, Боря.
– Друг мой‚ – возглашает Боря, само благодушие. – На Кугеле одежда не занашивается. Каблуки не стаптываются. Мебель под Кугелем не скрипит.
Наполняет стаканы.
Пена вздувается непомерно.
– Со мной буквы дружат‚ Нюма. Я их спасаю от опечаток. Буква – она обидчива, с гонором. Ей бы попасть в ударный слог, не попасть в безударный.
– И нам бы, – говорит Нюма.
– И нам, – соглашается Боря.
Встает. Садится. Снова встает, нетерпением одолеваем.
– Поверьте учителю литературы, Нюма! Простота слова – великое заблуждение! Слово – оно способно потрясти сюжет, который затрещит и расколется.
Ошибка в книге вызывает у Бори чесотку. Неверное ударение – слезу из глаза. Оговорки с обмолвками – позывы к бешенству. Сказал на педсовете:
– Предлагаю. Основные положения считать ошибками.
И подал заявление на выезд.
– Боря‚ – изумились друзья. – Ты же пропадешь там‚ Боря. Без русского языка!
– Его я заберу с собой.
Приходили к нему‚ спрашивали:
