– Витя, – позвонил в Москву. – Ты провидец! Ты провидец, Виктор Иосифович! Реалии раскладываются по твоим сюжетам…
«Оркестр» и «Мороз», «Картина» и «Стрижка», «Попугай Жако» и «Плохая квартира» – его пьесы. Ходил на семинар молодых драматургов, которым руководил А. Арбузов; «Возвращая новую пьесу абсурда, он обычно говорил: ”У меня для вас лекарства нет”…»
Ему бы сочинить что-нибудь попроще, чтобы наверняка, но Славкин не хотел.
Да и не смог бы он – попроще.
– Не сжигайте декорации, – повторял заклинанием, когда цензоры не пропускали готовый спектакль. – Они еще могут понадобиться.
«…но однако шли года шел туман и ерунда…»
«Не понимаю, почему мои вещи называют заумными, по-моему, передовица в газете заумна».
Введенский А. И.
Виктор Иосифович Славкин – снова о нем.
Живой. Веселый. Шумный и напористый. Не обидчивый на друзей-насмешников, которые задирали всякого.
– Что-то ты располнел, Витя.
– Это на мне пиджак такой.
– На лице тоже пиджак?
Хохотал вместе со всеми.
Разливал по стопкам с непременным присловьем:
– А, давайте!
Любил поесть, особенно макароны по-флотски, лакомство послевоенного детства.
Любил выпить.
Выходил на улицу после посиделок, вдыхал глубоко:
– Воздухец…
Он молодой, мы молодые: не относились слишком серьезно к тому, чем занимались, потому, может, и успешно. Не завидовали удачливым. Не обижались. Не ссорились.
Обижаться – только дни терять.
Знали наверняка: дружба – явление круглосуточное. Чтобы был дом на примете, куда можно войти, сказать с порога:
– Я голоден. Накормите меня.
Чтобы вошли к тебе. Уселись за накрытый стол, пили, ели, читали взахлёб вынырнувшего из небытия Введенского А. И.:
Не плещут лебеди крылами
над пиршественными столами
совместно с медными орлами
в рог не трубят победный.
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье.
На смерть! На Смерть! Держи равненье
поэт и всадник медный.
Витя Славкин побывал у меня дважды.
Кукол привозил в подарок.
Сидели по вечерам на балконе: город на холмах. Разговаривали без конца, затихали в понимании, назавтра отправлялись в монастырь на скале, ни единой души вокруг, – Витя глядел, вникал, вбирал тишину наполнения, которую увозил с собой.
Выпорхнула из кустов стайка московских актрис, возопила хором, взломав уединение:
– А вот и великий наш драматург…
В который раз читаю «Серсо», пьесу Славкина.
Когда неудача, обругать всякий рад, на всяком углу: вволю и всласть. Когда успех – кто поспешит, откликнется с похвалой, пока человек ходит по земле?
С опозданием на жизнь.
На твою жизнь, Витя.
Скажу хотя бы вдогон: «Ты написал замечательную пьесу, Виктор Иосифович!»
Хороший драматург – которого не ощущаешь. Словно идешь по Мурому или Калуге поздним вечером: улица затихшая, дом просевший, свет в окне, шторами не затененный, а ты, невидимый, смотришь из темноты, как из глубин зрительного зала, на обитателей того дома, на незнакомое их бытие.
Такова пьеса «Серсо», большая удача Виктора Славкина.
Ее герой, «вечный Петушок», «еще прыгает, но уже не кукарекает». Который не носит рубашки с коротким рукавом, чтобы не увидели, «какие у него тоненькие, беленькие ручки, две плеточки по бокам».
– Мне сорок лет! Мне сорок!.. У меня своей квартиры не было!.. Ни разу!..
Но вот ему достается жилье, загородный дом в наследство, где собирается «траченная молью компания пожилых людей».
– Кто остался у нас, кроме нас самих? – взывает к ним Петушок. – Мы у себя лишь остались… Что может быть прекраснее, жить вместе и любоваться друг другом?..
Неприкаянный, легко ранимый, который декламировал друзьям своим:
Ветер при свете звезд
Колышет неба парчу,
Порой с облаков голубых
Слышится грома раскат…
Как «вечному Петушку» продержаться в призрачном мире? Кто ж такому позволит?..
Отвечает ему Валюша:
– В наше время умирают от недостатка любви, а не от избытка.
И завершающая реплика в пьесе, ее реплика, финал несостоявшегося содружества, которое было так близко:
– Мне показалось… я подумала… что именно сейчас мы все вместе могли бы жить в этом доме.
Занавес.
Мне невмоготу. Кому? мне. Что? невмоготу…
Спустите мне, спустите сходни,
Пойду искать пути Господни.
Введенский А. И.
Мы привозили из поездок – специально для Славкина – допотопные рамочки для фотографий, оклеенные ракушками, ключи невероятных размеров, как от крепостных ворот, документы, найденные на чердаках, с двуглавым орлом и гербовыми печатями.
На стенах его квартиры висели во множестве фотографии минувшего. Даже сны свои записывал, – кто это делает теперь?
– Люблю старые вещи, – говорил, – собираю их. Я по характеру пошел в отца, а его называли барахольщиком. У меня, например, до сих пор хранятся солдатские обмотки, которые он носил в армии, в двадцатые годы.
«Старая квартира» – в самый раз для Славкина.
Он готовил телевизионную передачу, участвовал в ней.
Друг мой Витюша.
С которым разговаривали по телефону, не считаясь с расходами. С которым сговаривались заранее, перед моим приездом, встречались утром у метро «Белорусская», ходили по улицам до вечера, обедали в заветном месте и говорили, говорили, говорили…
Скрытный – глубин своих не раскрывал.
Бог не дал ребенка – о том не заговаривал.
Нежность к чужим детям – проявлял неприметно.
«Букашка думает о счастье. Водяной жук тоскует. Счастье – оно в сыпучей среде. Когда у муравьев большой праздник, они взбираются на крутую песчаную горку и скатываются с нее…»
Введенский А. И.
Болезнь наступала, по частям отвоевывая память, отвоевывая Витю Славкина, но наш разговор еще получался. Разыграли сюжет для театра абсурда – глаза загорелись по-прежнему.
Через полгода позвонили:
– Вити не стало.
Не набрать больше московский номер:
