…в краю грибов, брусники, пшеницы на полях и овса…
…с холмистого возвышения…
…через гребенку сосен…
…проглянуло в памяти озеро Мстино под Вышним Волочком.
Недоставало барака на взгорье, однорукого сторожа, костерка, который он ладил, – дело поправимое.
Бугор уходил книзу шелковитой, переливчатой травой, мехом дивного, ухоженного зверя. Озеро внизу – глаз Божий. Орешник по берегу. Осинник. Ели трезубцами. Гроздь красная. Волна светлая. Благодать мест невозможная.
Стоял барак об одно крыльцо. Горел костерок. Вода вскипала в котелке.
Суровый, однорукий дед в гимнастерке, ногой придавив нож к пеньку, ловко стругал кожуру, очищенные картошки кидал в воду.
– Ах! – задохнулся мой друг, голову потеряв от переживаний, и прямо из машины завалился в блаженство. – Еды завезем! Водки натаскаем! Дров наколем! Разговоры. Музыка. Закопаемся до весны – хрен найдут…
Зарывался лицом в траву. Нюхал. Чихал. Рвал стебельки зубами. Терся животом. Разевал обалдело рот. Покатился, кувыркаясь, по склону.
Я ехал тихонько следом: тормоза работали, руль слушался.
Вышний Волочок.
Озеро Мстино.
Мой невозможный друг докатился до пенька, руки раскинул на стороны, любовно глядел снизу.
– Дед, я тебе рад! А ты мне рад, дед?
– На всех не нарадуешься, – сказал дед строго. – Прикатился – живи.
– Экий ты, дед. С тобой не расслабишься.
Сунулось солнце над макушками сосен…
…столбы понаставило посреди стволов. Рослые, слепящие, поднебесные.
Встал лес-красавец. Стройный. Голенастый. Золотом прохваченный. Ствол к стволу ратью победной.
И вдали от Финляндии…
…от города Тампера…
…по тропке над озером Мстино…
…выходил вперевалку паренек в кепочке, плотный, чубатый, коротконогий, весь из себя бугристый.
За ним, телочкой на привязи, покорно выступала рыженькая девочка, глаза прикрывала скромно, блузку топырила туго.
– Дед, – хрипато сказал парень, – пустишь?
Дед бровью повел, и они без остановки прошли в барак.
Мой невозможный друг жадно глядел с земли:
– Дед, он кто?
– Нашенский, – пояснил. – Вася-биток.
– А она?
– Из дом отдыха. Он их колупает. По списку.
– У тебя там чего?
– База туристская. Полсотни коек, и нет никого.
Мой друг возбудился сверх меры, скоком скакнул на ноги.
– Дед, давай поначалу рыбки наловим!
– Наловлено, – сказал дед.
– Дед, давай ушицы наварим!
– Наварено, – сказал дед.
Сели. Разобрали ложки. Поломали хлеба краюху.
– Дай Бог подать, – сказал дед истово. – Не дай Бог принять.
Приладились. Разом откусили хлебушка. Черпнули из котелка.
– Жидковатая, – сказал мой друг.
– Не ешь, – сказал дед.
Обиделся. Отложил ложку.
– Дед, да ты знаешь, кто к тебе приехал?
– Не залупайся, – посоветовал дед.
Раскрыли рюкзак, достали, разлили, выпили. Дед занюхал корочкой.
– Магазинная, – признал уважительно. – У нас вашу не пьют. У нас своя.
Взял бутыль литров на пять, бултыхнул: муть поднялась с донышка.
– Дед, – заорал мой друг, – не открывай! Не открывай, дед, я себя знаю!
Дед не послушал, открыл.
Кулаком ударило. Через ноздри в мозг. Бряк! – друг мой завалился. Ему от запаха плохо. Ворона на лету – бряк! И ей плохо. Один я не бряк. Я за рулем. Мне нельзя
– Свекольная, – сказал дед. – Сам гнал. Коня на скаку остановит.
Примчался на запах Вася-биток, глотнул из бутыли мутной отравы, ухнул, крякнул и в барак, за тем же делом.
Примчалось от озера, через кусты, напролом, глотнуло, заулюлюкало и назад. Одно углядели: нос с хороший сапог. Да глаз красный. Да сам в прозелени. Да круги по воде.
– Нежить, – пояснил дед и зачерпнул ушицы. – Погреться.
– Понятно, – сказали мы хором и оглянулись на озеро.
Засинело, загустело, утекала куда-то легкая, беззаботная голубизна, взамен наливалось глухое, тягучее, томительным беспокойством сумерек.
Красные гроздья заметно почернели.
Рябь пробежала от берега.
Тяжелым плеснуло у мостков.
Воронка уткнулась книзу, всосала со дна воду, лопнула с тугим чмоканьем.
Бурун прошел под орешником, мощный бурун вспененной воды.
– Сом, – сказал дед. – Конь чёртов. С реки приходит.
Тут они и объявились…
…без толкотни-спешки…
…один за одним.
Вышли на волю из заточения, сели вкруг костерка, отодвинули деда, друга моего, даже автора.
– Не мешай, сочинитель. Как-нибудь сами, без посторонней помощи.
Устыдить бы их: «Не по сюжету ведете себя‚ не по сюжету...», – разве послушают?
Сижу в стороне, на крылечке барака, оглядываю свои творения, а этим хоть бы что! День встречи вырвавшихся из-под завала страниц, которых автор жалует и жалеет, мучается их муками, горюет и оплакивает посреди вымышленных терзаний, – чтобы оценить чужие страдания‚ надо пройти через свои.
Взывает Гоша, незабвенный герой:
– Если переполнюсь добродетелью, – на кого ее изливать? Назовите поименно. Наиболее подобающих.
– Ты не переполнишься.
– Как знать… Надо подготовиться заранее.
Гоша живет на коротком дыхании, сам себя обгоняет. Стоит – не устоять, лежит – не улежать, оттого и поучает по-дружески:
– Скорость не важна по жизни, важно ускорение. Первым ухожу от светофора, всегда первым: они еще не шелохнулись, а я вон где! Пускай потом пыжатся, догоняют-обгоняют, – я же никуда не спешу. И ты не спеши. Нет на свете того, что требовало бы твоей спешки. Сочинителю это погибель.
– А к подруге?
– К подруге – непременно.
«Гоша, – соблазняют приятели, – славный ты наш! Поехали на байдарках, Обь-Енисей, куда течение вынесет. Глухие края, Гоша, мужиков недостача; бабы на берег выходят, зазывают сиренами – тебе в самый раз». – «Знаю я этих баб: причалишь – разорвут, натешившись. Лучше меня тут умертвите».
Рассказывает без утайки мой Гоша, специалист по грехопадению:
– Есть барышни‚ к легкому вину с фруктами влекущие. Есть – к крепким напиткам склоняющие‚ с кряканьем от души. Заранее не угадать.
