– Меня избегают‚ – сказал. – Обходят стороной. Сотвори что-нибудь.
С другим клиентом Сасон бы повозился‚ дабы блистательно разрешить задачу‚ но идиоту сгодится немудреное, на то и идиот. Он садился в кресло‚ и чередой шли посланцы разных племен и наречий‚ излучая нежданность встречи с отдельно оплаченным пылким взором.
Идиот был очарован. Умилен и растроган. Слезами орошал платок за платком‚ которые подавали в избытке. Он не поумнел с тех сеансов‚ зависть не поблекла со злобой‚ но обвинять в том Сасона не следует: клиент не просил подобных превращений и не стал бы за них платить.
Геронтолог Сасон разгадал великую тайну: ходят по свету люди‚ чьи умственные способности превышают меру их надобности. К таким требуется особый подход – растормошить уныние вяло текущего бытия. Миф сложился о Сасоне‚ сладостный миф‚ будто за пару сеансов укреплял немощных, поднимал расслабленных, подзаряжал скисшие их аккумуляторы, и потому старики истово копили на визит. Они входили в подъезд усталой вереницей‚ шаркая изношенными за пенсию подошвами‚ а выходили с огнем в глазу‚ молодецки подрагивая мышцей ноги‚ на радостях покупали банку пива.
Старость сродни детству‚ со стариками никто не желает играть, а у Сасона они с упоением проводили оплаченный час‚ что подбавляло сил и продлевало намерения. В его квартире слышалась артиллерийская канонада‚ рёв танков на марше‚ стрекотня автоматов, вопли недобитых раненых. Окоп полного профиля из папье-маше. Мешки с песком на бруствере. Ручной пулемет наготове и гранаты горкой. В окопе сутулился немощный боец, который держал оборону. Стрелял очередями. Рвал зубом гранатную чеку. Перевязывал рану. Последний патрон оставлял для себя.
– Прощайте‚ – с гордой обреченностью во взоре. – И прорывайтесь к нашим. Я прикрываю отход.
– На сегодня достаточно‚ – говорил Сасон. – Через неделю перейдем в наступление.
И откуда-то брались силы дожить до будущего сеанса, войска повести к победе.
Более того, геронтолог Сасон разгадал и причину стариковских беспокойств. Завёл сейф‚ мощный‚ несгораемый‚ динамитом непрошибаемый, куда клиенты складывали накопленные богатства. Записочки от возлюбленных. Фотографии сгинувших друзей. Грамоты за успешную работу. Всё‚ обласканное вниманием‚ которое выкинут внуки.
Явился старик на костыле, преодолев с натугой непокорные ступени, принес ордена, наработанные в боях и походах. Передохнув‚ сказал, оглаживая каждый, протирая замшевой тряпочкой: «Их на рынке продают. За копейки...» И прослезился‚ когда сейф закрыли‚ упрятав надежно его боевые заслуги.
– А если переполнится? – волновались недоверчивые.
Сасон отвечал:
– Отвезем в горы и закопаем. Чтобы через сотни лет обнаружили сейф дотошные археологи‚ узнали про нас с вами.
И старики почувствовали себя нетленными.
Зачастил в читальный зал, где покой, благодать…
…книги в свободном доступе, подходи и бери.
Немало дней там провел, а хотелось еще и еще.
Сполз со стула труженик преклонных лет, дни проводивший над фолиантами. Лежал на полу – зрачки под толстыми линзами, выдыхал смущенно, взглядывал на столпившийся народ, который обеспокоил.
Дали пару таблеток, вернули на прежнее место, снова зашелестел страницами.
Там и подумал, не составить ли перечень мест, где неплохо завершить исход? Читальный зал, к примеру. Уткнувшись головой в журнал «Восход», год 1891-й. В статью С. Дубнова «Об изучении истории российских евреев».
Стоит прикинуть на досуге…
Шесть лет в больнице. Шесть лет хожу по палатам, перевожу с русского на иврит, с иврита на русский, но петь прежде не доводилось. Первый раз вслух, при посторонних:
В лесу родилась ёлочка,
В лесу она росла…
Контакта с больным не получалось. После инсульта он говорил одно: «мокне, мокне, мокне…», и пробиться было невозможно. Логопед задавала вопросы, я переводил, он понимал сказанное, но в ответ: «мокне, мокне, мокне…»
Строгий, отрешенный, чуть за пятьдесят, не больше, который не улыбался, замкнувшись, однако раздражительным не был, нет, нет, хотя состояние способствовало недовольству, даже гневу.
Логопед попросила:
– Напишите ему: «На чем мы сидим?» Предложите варианты.
Написал крупно, разборчиво, по-русски: «На чем мы обычно сидим?» Предложил на выбор: иголка, ёж, стул, чемодан.
Он прочитал, пальцем указал на стул, скривил в улыбке губу.
В первый раз.
Логопед предложила:
– Спойте вместе. Знакомую ему песню.
Мы пели на два голоса, и я не знал, плакать или смеяться.
Метель ей пела песенку:
«Спи, ёлочка, бай-бай»…
Он улыбался мне. Я улыбался ему. Старались вовсю, пели эту песенку не раз, не два. Уловил, наконец, мелодию, выговаривал окончания: «тель… ла-ла… ай-ай…»
Лучше не выходило, и его увозили в палату.
Они тоже попадают в больницу, мои герои, которых не уберечь.
Лежит в палате престарелая Дора Ильинична, бывший московский адвокат, которой кажется, что занимает место не по праву-мучениям. Вот бы вернуться домой, схорониться под одеялом на своей постели, потянуться в истоме: «Здравствуй, моя подушечка! Здравствуй, простыня! Наволочка, пижама, выемка в матраце, как я соскучилась без вас!..», – сразу оздоровеешь.
Дора Ильинична посещала Нюму раз в неделю, гладила его рубашки, пришивала пуговицы, варила невкусные обеды по сносной часовой оплате.
– Что вы хотите от одинокой дамы? Которая не готовила для других. А для себя кто будет стараться?
Она привыкла жить экономно‚ на малое пособие, и Нюма срывал наклейки с ценами перед ее появлением‚ чтобы не расстраивать старушку.
– Сварю сто обедов‚ – мечтала‚ – накоплю на билет и поплыву в Афины. С заходом на Родос и Сирос.
Нюма Трахтенберг навещает ее после работы, приносит цветы, апельсины, бутылку сока. Дора Ильинична числит себя девицей и поясняет терпеливому слушателю:
– Наши мальчики ушли на войну в первый день. И не вернулись. Мы работали‚ недоедали‚ тянули лямку, отчего поблекли и потеряли неотразимость. Подрастали пока что девицы в кудряшках – с острыми зубками‚ подкрашенными губками‚ им и достались победители той войны.
Глаза загораются. Щеки пламенеют.
Признания – их не удержать.
– У меня был знакомый. С серьезными намерениями. Профессор нравственных наук‚ который умер от унижения. Вы‚ конечно‚ не поверите, от унижения не умирают‚ от обид-оскорблений‚ – тело отправили на вскрытие.
Престарелая Дора Ильинична проходит обследование, которое затянулось. Обнаружились части обжитого тела, не согласные со своим владельцем, стали ему противиться, а точнее, болеть. Начинают с пробуждения нытьем в пояснице, покалыванием в груди, молоточками в висках: «Хватит, дорогая. Наработались. Иссякает число наших дней».
