ДЕНЬ ОТКРЫТЫХ ОБЛОЖЕК
книга моих книг
Сыновьям
Начнем, пожалуй, с предисловия.
С предисловия удобно начинать, разгоняясь и набирая скорость.
Отыскали малый народ в глубинах Океании, диковинный до изумления, который не накопил проклятий, бесчестий, срамословий, – нужды не было.
Если уж очень приспичит, бежали стремглав в дальние леса, копали ямку поглубже, жаловались на самих себя за позывы к гневу, нестерпимость к ближнему. Заваливали ямку доверху, схоронив неприязнь под землей, утаптывали старательно и возвращались к своим, – на том месте вырастали колючки, не пригодные к любованию, к потреблению в пищу крупным и мелким скотом.
Приплыли под парусом просветители с бусами, зеркальцами, прочей мишурой, обучили заодно непотребным выражениям, которые сами ложились на язык, сами с языка соскальзывали, – и стал тот народ вымирать, обретая ловкость с коварством. Не от огненной воды, завезенной издали, не от вирусов-микробов, от единой порчи, выедавшей изнутри.
Такова она, сила слова!..
Подошел час, как прозвенел звонок, и начал раздавать свои книги. По три раздаю, по пять: хватит жалеть.
Наблюдения, которые копил про запас, тоже раздаю: подошел срок – другого не будет.
«...вот подобралась моя старость‚ неведом мне час скорой смерти: если не теперь‚ когда же постараюсь для дома своего?..»
На исходе лет понял неразумный сочинитель, что прошлое свое разобрал по крохам, разбрасывался родными ликами и сюжетами, легкомысленно раздаривая всем и каждому, пропустил через типографскую краску наблюдения, симпатии и привязанности. Хоть и старался в книгах не присутствовать, – какая наивность…
Время мое, я сам – они под переплетами, упрятанные до случая.
Так пусть это будет единая книга, книга моих книг, вобравшая предыдущие работы автора. Назовем ее днем открытых обложек, чтобы герои перемещались из романа в повесть и обратно, – ведь это мой путь, в котором всё раскладывалось вперемежку, от испытанного до придуманного, под разными лишь заглавиями.
И не спрашивайте, почему автор убирает кавычки в выдержках из своих работ. Зачем тут кавычки, когда всё о себе и вокруг себя? Отринуть их – скинуть смирительную рубашку, выйти из темницы на простор, вернуться к самому себе, к прежним ощущениям с переживаниями – самая сласть!
Примечание, без которого не обойтись.
Книга эта – вне жанра.
Книга эта – подобна памяти, в которой накоплены вразнобой наблюдения и ощущения, привязанности и отторжения, пережитое и содеянное.
Старание мое – рассказывать подлинные истории, которые кому-то покажутся вымышленными. Вымысел не отделить от реальности. Вымысел – украшение ее, а то и наоборот. Не провести грань между ними.
Загустеть бы, загустеть! Мыслью, чувством, намерением.
И не ищите последовательности в этом повествовании. Такое и с нами не часто бывает, разве что день с ночью сменяются неукоснительно, приобретения с потерями. Но жизнь не перестает быть жизнью, пока не оборвется, тоже вне видимой последовательности.
Доживёте до сопоставимых лет – сами поймете.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Скорые печали
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Первым упомянем дядю Пуда…
…который лежал в брезентовом плаще на клеенчатом диване, в обнимку с ружьем (инвентарный номер С-327) и рыжими от старости сапогами упирался в плакат «Все в МОПР!» Склад огромный‚ ящиков пропасть‚ чего-то там сохнет‚ трещит‚ а дядя Пуд из каморки ни ногой: запрется на засов и всю ночь на диване лежит‚ глаза на плакат лупит.
И не скучно ему вовсе‚ а страшно. Когда страшно – скучать некогда. Да и на ружье надежда слабая: может, выстрелит, а может‚ не выстрелит, это уж как оно пожелает, и не стрелял дядя Пуд никогда, знает это дело приблизительно. А патроны он даже не берет, еще взорвутся‚ неровен час‚ эти патроны.
Стоит, конечно, добавить, что МОПР – это Международная организация помощи борцам революции, создана в 1922 году; автор в ту пору еще не родился, да и читатель, скорее всего, тоже. Можно, конечно, поинтересоваться, зачем навесили на ружье инвентарный номер, – отвечаем на это. Порядки были суровые, подотчетные, поиски шпионов, уклонителей, идеологических диверсантов; виновных не выискивали, изживая по разнарядке, – пугливый завскладом всего опасался.
– Смотри! – пригрозил дяде Пуду. – Пуще глаза ружье береги. Нынче‚ знаешь, что за ружье бывает?
И первым делом бирку навесил: С-327. Он бы и на патроны навесил‚ да не влезает патрон с биркой в канал ствола.
А дядя Паша и тетя Шура – соседи дяди Пуда – поели со сковородки картошку с салом‚ запили чаем из блюдец‚ вприкуску, взахлеб, парадно приоделись и пошли в театр: культпоход на пьесу великого пролетарского писателя «На дне». По дороге дядя Паша купил конверт без марки, послал донос на соседа, Лопатина Николая Васильевича.
Подписал: «Редавой тружиник».
Появление на свет – всегда лотерея….
…где родиться, у каких родителей, в каком окружении. Томиться в ожидании, выглядывая с высоты, вскрикивать порой: «Нет! Только не туда! Только не к тем!..»
Разве мы выбираем детей своих?
Дети выбирают нас.
Высмотреть отца на земле‚ высмотреть маму, брата своего, с беспокойством следить за событиями: коллективизация, голод по стране, скудость проживания, –кто станет заводить еще одного ребенка?
Решились, наконец. Они решились. Я родился! Рядом с Арбатской площадью! В первый, должно быть, раз. У тех, которых высматривал, а то бы нам не встретиться: мне с ними, им со мной.
Руки, тебя принимающие…
Глаза, свету открытые…
Плач первый…
Первый глоток…
Меня принесли из роддома на Никитский бульвар, где дом в кирпичную рыжину, девятая квартира под крышей и коридор, первый мой коридор, а будет их потом немало. В том доме поселятся и герои сочинителя, – где им еще быть, как не возле него?
Стоял прежде швейцар у подъезда‚ был лифт с зеркалами и плюшевым диванчиком‚ высоченные потолки, широченные лестничные площадки, ковер с желтыми прутьями по ступенькам‚ скамеечки на этажах для отдыха, узорчатость закругленных перил: знал хозяин, за что деньги брал.
Дворник в белом фартуке кланялся жильцам, по праздникам получая вознаграждение, но после великих перемен постояльцы исчезли. То ли сгинули без возврата, то ли затаились до подходящего момента, которого не дождаться.
