Васька скользнул взглядом по хрупкой фигурке, укрытой одеялом.
Прав отец, Груня — самое светлое и чудесное, что могло с ним, Васькой, случиться. Как и малыш. Да, новость оказалась неожиданной. Но ведь ребенок был желанным. А как иначе? От любимой-то женщины, частица ее и Васьки.
— Я такой дурень, зайчонок, — вздохнул Василий, осторожно придвигаясь ближе.
— Уходи в гостевую, — едва слышно прошелестела Груня, так и не открыв глаза.
Васька уже готов был послушно встать и уйти, но замер. Его ног коснулись прохладные ступни девчонки. Замерзла. Наплакалась и замерзла.
— Можно я тебя согрею? — тихо спросил Василий.
— Уже согрел, — проворчала Груня в состоянии полудрема, — Теперь рожать буду после твоих согреваний.
Но девчонка не отстранилась, наоборот, подкатилась ближе, привычно вскарабкалась на горячее тело Барина и уснула крепче. А Василий лежал, поглаживая девичьи плечи, затылок, пропуская рыжеволосый водопад сквозь пальцы. Нет, Васька был намерен исправиться и доказать Груне, что он станет отличным мужем и отцом их ребенку.
* * *
Груньке было тепло и уютно. Она уже привыкла просыпаться от горячих ласк Барина, но не в эту ночь. Сейчас Василий лежал смирно, почти всем телом. За исключением одной его части. Самой выдающейся и недвусмысленно упирающейся в живот Груне.
— Наглец! — пробормотала Груня сонно, но отстраняться не спешила. Тепло по всему тело разливалось горячим потоком, осторожно сгоняя остатки сна.
— Я не виноват, — оправдался Васька, — Оно само. Физиология, блин.
Груня сонно моргнула, приподняв голову с груди Василия. Взгляд зеленых глаз сквозил упреком и прошлой обидой.
— Прости меня, девочка моя родная, — тихо попросил Василий, хрипло, срываясь на шепот, — Я, правда, рад. Честно. Скоро сама поймешь, как рад.
— Ты не думай, что я все твои косяки буду прощать, — взгляд Груни потеплел, но обида все еще плескалась в душе, — Измену я тебе никогда не прощу. И отомщу. Пусть мне будет больно и противно с кем-то, все равно отомщу. Понял?
— Как тут не понять? — серьезно проговорил Васька, — Я как представлю тебя с другим, дышать не могу. Так что, хрен ты кому кроме меня достанешься.
— Вот и поговорили, — вздохнула Груня, — Пора начинать следить за лексиконом. Не хватало, чтобы ребенок ругался, как сапожник.
— Грунечка… — прошептал Васька, поглаживая горячими ладонями по спине, плечам, спускаясь к бедрам, — А можно я тебя поцелую?
— Нет, уходи, спать хочу! — капризно заявила девчонка и сползла с горячего и возбужденного тела.
— Я тогда тоже, рядышком, — тихо пробормотал Васька, — Зайчонок, а куда ты хотела бы поехать? Может, у тебя мечта есть?
— Надо же, а раньше и не спрашивал, — хмыкнула Груня.
— Дурной был, — хмыкнул Васька.
— Поумнел за ночь? — пробормотала Груня, закрывая глаза и прячась под одеяло едва ли не с головой.
— Поумнел, — согласился Васька, — Я же папкой скоро стану.
Груня молчала, и Василий не понимал, то ли уснула, то ли просто думает о чем-то своем. В голове Барина начали выстраиваться стройными рядами цветочные киоски, ювелирные магазины, даже слоны кожи и меха. Он все прикидывал, что конкретно купить первым делом. И все никак не мог придумать. А ведь кроме фотика и зверя этого противного красноглазого Васька и не дарил ничего своей пигалице.
Нет, решено, ухаживать и выдумывать он все равно не умеет. Так что утром спросит, чего девчонка сама хочет.
— Хочу какао, — вдруг донесся голос Груни из-под одеяла.
Васька даже хмыкнул, так скоро он не ожидал получить ответа. Правда и сам ответ оказался неожиданным.
— Я мигом! — сорвался с кровати Василий, а потом притормозил, — А у нас есть? А его как? Варить? С молоком?
Груня не удержалась и хмыкнула, точно скопировав фирменный хмык Барина. Потом вздохнула, села в постели и принялась шарить ногами по полу в поисках домашних тапочек.
— Ты лежи, я и сам справлюсь! — остановил ее Васька, пытаясь вновь натянуть одеяло на девчонку.
— Справится он, как же, — ворчала Груня, все же умудрившись вылезти из укрытия.
Васька не стал спорить, помог отыскать тапки и подставил под теплые ступни.
— Сказала бы, что где лежит, я бы справился, — тихо вздыхал Василий, шагая следом за девчонкой по лестнице.
На улице было все еще темно. Колкие снежинки плясали в свете уличного фонаря за окном. И Груня на мгновение залюбовалась, глядя на эту красоту, пока грелось молоко на плите.
Васька стоял рядом, точно так же глядя вместе с Груней за окно. Но не касался девчонки, а хотелось. В смешной пижаме в клетку и с мультяшными персонажами она казалась совсем юной девчонкой. Вернее, она и была совсем юной. Юной, хрупкой, но сильной и смелой.
Барин смотрел на спутанные рыжие волосы, спускавшиеся по спине и плечам. Хотелось нырнуть в них пятерней, сгрести в кулак, почувствовать, какие они гладкие и шелковистые на ощупь. Но пигалица стояла, не шевелилась, и, кажется, хмурилась.
А Ваське не хотелось, чтобы его девочка печалилась. Даже по мелочам. Хотелось разгладить мелкую морщинку между бровей, прижать к себе, сказать, что все наладится и он, Васька, непременно исправится. Вот обязательно исправится.
Барин никогда не отличался ни терпением, ни выдержкой. Вот и сейчас не выдержал. Зашел Груне за спину и, выдохнув, обнял, оплел руками за талию, скользнув к животу рукой, а вторую устроив под грудью. Подбородок привычно лег на плечо, глаза сами собой прикрылись от удовольствия и аромата его весны, пьянящей и родной.
— Люблю тебя, пигалица, — осторожно проговорил Барычинский, чувствуя, как в его руках девичье тело напрягается словно струна.
Барин был уверен, что вот сейчас Грунька его пошлет. Возможно даже сделает исключение и пошлет его матом. Нет. Промолчала.
— Давно? — едва разобрал Василий тихий шепот, и осторожно выдохнул.
Не отстранилась. Не убежала. Пусть все еще напряжена, но не пытается увернуться из рук. Значит, он на верном пути…. Кажется.
— Кажется, да, давно, — ответил Василий Павлович, — Как ты вместо сигарет принесла шоколадку. А может и раньше. Может и в первую встречу. Помнишь? На крыльце.
Перед глазами Груньки мелькнуло то самое крыльцо, рыжий кот и хмурый Барин с сигаретой в руках. Да, наверное, она тоже в него влюбилась в тот день, в первую встречу.
— Я тебя ударила, — тихо проговорила Груня, ей почему-то вдруг стало больно и обидно, но уже за Ваську.
Ведь знает, какой он. А без подготовки сообщила и с намеками. Да и уставший он был, вымотан.
Груня поймала себя на мысли, что ищет Ваське оправдания. А потом вспомнила слова мамы Нюры. Нет, пусть Васька помучается. Самую капельку. Не станет она ему вот сейчас говорить в ответ о любви. Пусть терпит, засранец.