Отправив Мартенса в камеру, Довертон помолчал и сказал:
— Наверное, пора передавать дело в суд. Ты считаешь, его признают вменяемым?
В ответ Лавиния пожала плечами:
— Мартенс понимает разницу между добром и злом, он юридически дееспособен и может самостоятельно принимать решения. Просто он плевать хотел на добро и зло. Надеюсь, его законопатят в самую дальнюю из магических тюрем.
Увидев Винченцо в моей гостиной, Джон и бровью не повёл, просто кивнул в знак приветствия и представил его госпоже Редфилд. Она окинула взглядом комнату, одобрительно кивнула и сказала:
— Может быть, сразу начнём?
— Кофе, вина, воды? — предложила я.
— Всё потом, давайте сперва закончим.
Я потёрла вспотевшие от волнения ладони о джинсы, села в кресло и сказала:
— Давайте.
Довертон выложил на журнальный столик общую тетрадь в скучной синей обложке и конверт с магоснимком.
— Тетрадь — дневник мальчика, Маттео Кватрокки. Снимок его отца — единственный лично ему принадлежавший предмет, который он скрывал от матери.
— Я… попробую. Вдруг не получится?
Винченцо погладил меня по плечу и встал за спиной, словно охраняя. Раскрыв тетрадь, я положила на неё обе ладони и попыталась слиться с исписанными листами в одно целое. Ничего не получалось, дневник меня словно отталкивал, с каждой страницы смотрело красивое, в общем-то, женское лицо с сердито сдвинутыми бровями и ужасно портящим её внешность повелительным выражением. Помучавшись ещё несколько минут, я отодвинула тетрадь и с сожалением скала:
— Ничего не получается. Мать читала эти дневники, да? Как она выглядела при жизни, кто-нибудь знает?
Джон и Лавиния переглянулись, и женщина сказала:
— Как-то мы этим не поинтересовались… Нехорошо. Мне жаль.
— Ладно, я попробую со снимком.
Картинку я положила на левую ладонь, накрыла правой и закрыла глаза. Вначале ничего не чувствовалось, только перед глазами стояли шестеро весёлых молодых людей, у которых всё было впереди.
— Один из них стал королём, другой его министром, а третий пропал в далёком холодном море, и жена его не правила по нему тризну. Ледяные у неё глаза, ледяное сердце, и нет в нём любви ни к мужчине на её ложе, ни к плодам чрева её, — я перевела дух и продолжила. — Мальчик держал этот снимок и думал об отце, что тот предлагал ему уехать вместе. Но Марко пожалел мать и остался с ней. А теперь она затеяла что-то скверное, злое дело будет делаться его, Марка, руками, и он не может ничего поделать, не может сопротивляться матери. У него огромный резерв, он умеет повелевать воздухом, жизнью и огнём, но Брида О’Доннел повелевает им.
— Как он умер, отчего, ты можешь узнать? — тихо спросил Джон.
— Артефакт обратного действия, — ответила я, откладывая в сторону магоснимок. — Он знал, что ему подменили накопитель на поглотитель, и сознательно не стал ничего исправлять. Камень тянул из него силы, Марко мог это прервать, но не стал…
— А кто подменил?
— Не знаю, — я покачала головой. — Как я понимаю, другой ученик, но его я не вижу.
— Гвидо, — сквозь зубы выдавил Джон. — А ты его жалела.
Он положил снимок в конверт, тщательно закрыл его и убрал вместе с тетрадью в пространственный карман.
— Спасибо, Лиза, — сказала госпожа Редфилд. — Ты закрыла последний из вопросов в этом деле.
Прозвучало это мрачно. Винченцо сжал моё плечо и шагнул вперёд:
— Ну, а раз расследование закончено, я полагаю, никому из присутствующих не помешает бокал просекко.
Хлопнула пробка, в бокалы-флейты полилось жидкое пенистое золото, и на душе и в самом деле полегчало.
Когда гости — коллеги — заказчики ушли, и я вытянулась на диване, Винс присел рядом и спросил:
— Сколько тебе ещё учиться?
— Два года.
— Ну, что же, два года я подожду.
И он поцеловал меня.
КОНЕЦ
