Решить, куда ехать дальше, сложно. Потому что это, вероятнее всего, значит новую жизнь. Это значит, что надо думать, где устроиться. С чего начинать. Пока шла война, выбор был невелик, ставки высоки, а задача одна-единственная. В каком-то смысле было проще. Не высовываться и быть начеку. Быть на шаг впереди. Пережить еще один день. Не дать врагу победить. Продумывать долгосрочный план оказывается сложно. И тяжело, как шевелить атрофированной мышцей.
– Первый вопрос, – говорит Халина, обводя взглядом сидящих за столом, – остаемся ли мы в Польше?
Сол качает головой. Его взгляд суров. Не считая новостей от Генека, в последнее время у него мало причин улыбаться. Две недели назад, вскоре после новости о смерти своего зятя Моше, он узнал, что его сестру, двух братьев, четырех кузенов и полдюжины племянников и племянниц, живших накануне войны в Кракове, тоже убили. Его когда-то большая семья сократилась до нескольких человек. Эта новость его сломала. Он тычет указательным пальцем в стол.
– Здесь, – говорит он, нахмурившись, – нам не безопасно.
Остальные сидят молча, обдумывая, что знают и чего не знают. Да, немцы капитулировали, но для евреев война еще далеко не закончена. Курцы уже слышали рассказы о том, как евреи возвращаются в свои дома, а им не дают прохода, грабят, иногда убивают. Группа местных жителей обвинила вернувшегося еврея в похищении польского ребенка, и его повесили на дереве, в мгновение ока разгорелся погром, и в течение нескольких дней еще десятки евреев застрелили на улицах. Похоже, мнение Сола оправдано.
Все поворачиваются к Нехуме. Она согласно кивает, глядя на мужа, а потом обратно на карту.
– Согласна. Нам надо уехать.
Слова даются тяжело, лишают ее дыхания. Она и помыслить не могла, что скажет такое. Шесть лет назад заявления Гитлера об избавлении континента от евреев казались абсурдом. Никто не верил, что такие жестокие планы могут стать явью. Но теперь они знают. Они видят газеты, фотографии, начинают постигать цифры. Теперь нет сомнений в том, на что способен враг.
– Думаю, так будет лучше, – добавляет она, сглатывая.
Мысль о том, чтобы бросить все, что когда-то им принадлежало: дом, улицу, магазин, друзей, – почти невозможна. Но Нехума напоминает себе, что это все осталось в прошлом. В жизни, которой больше нет. Теперь в ее квартире живут чужие люди. Смогут ли они с Солом вернуть ее, даже если хотели бы? И кто из друзей остался? Гетто пустует несколько лет. Насколько им известно, в Радоме не осталось евреев. Сол прав. Оставаться в Польше глупо. История имеет свойство повторяться. В этой истине она уверена.
– Я тоже так думаю, – говорит Мила. – Я хочу, чтобы Фелиция росла в таком месте, где будет чувствовать себя в безопасности, где сможет чувствовать себя… нормальной.
Мила хмурится, гадая, что вообще значит для ее дочери «нормально». Единственная жизнь, которую знает Фелиция, – это постоянная травля. Когда она вынуждена скрываться. Тайком бежать из гетто. Жить у чужих людей. Ей почти семь лет, и все они, кроме первого года, прожиты во время войны, с жутким осознанием того, что существуют люди, которые желают ей смерти только за то, что она родилась. Мила и ее братья и сестры хотя бы знают, что так было не всегда. Но война, гонения, ежедневная борьба за выживание – вот что «норма» для Фелиции. На глаза наворачиваются слезы.
– Все, что пережила Фелиция. Невозможно стереть то, что здесь случилось, – она мотает головой. – Слишком много призраков, слишком много воспоминаний.
Сидящая рядом с Милой Белла кивает, и у Якова болит душа за нее. Ей не обязательно озвучивать свое мнение: они все знают, что для Беллы возвращение в Радом невозможно. Без родителей и сестры для нее там ничего не осталось. Яков находит руку Беллы и сжимает ее пальцы, невольно вспоминая, как за месяцы глубочайшего отчаяния чуть не потерял ее. Как она вытеснила его из своей жизни. У него разрывалось сердце, когда он видел ее такой, смотрел, как она тает. Он никогда не ощущал такой беспомощности. И никогда не испытывал такого облегчения, как когда она наконец сделала над собой усилие и мало-помалу начала жить дальше. В Варшаве он видел проблески старой Беллы, но, похоже, именно беременность, эта новая жизнь внутри нее помогла восстановить силу, необходимую для того, чтобы наконец исцелиться.
Яков поднимает глаза на родителей. По тому, как мама будто готовится к чему-то, он понимает, что она знает, что он скажет. Это не новость, он уже рассказал ей, что они с Беллой подумывают переехать в Соединенные Штаты, но слова даются нелегко.
– Дядя Беллы в Иллинойсе, – тихо начинает он, – согласен поручиться за нас. Конечно, это не гарантирует визу, но это начало. И мне кажется разумным принять его предложение.
Безусловно, остальные понимают, что в Штатах Белла по крайней мере будет окружена тем, что осталось от ее семьи.
– Как только доберемся до Чикаго, – говорит Белла, переводя взгляд с Нехумы на Сола, – мы сможем запросить визы для остальных членов семьи. Если захотите.
– Мы пока останемся в Польше, – добавляет Яков, – по крайней мере, до рождения ребенка.
Поручительство американца. Эта мысль ложится на сердце Нехумы свинцовым грузом. Будь ее воля, она прожила бы все отведенные ей на земле часы рядом с детьми. Но она не может спорить с Яковом. С его стороны было бы глупо не принять помощь от Беллиного дяди. Без поручительства получить американскую визу практически невозможно.
Яков продолжает объяснять, что сейчас судам не разрешается отправляться из Европы в Штаты, но скоро эти ограничения отменят.
– Пассажирские суда отплывают из Бремерхафена, – говорит он, наклоняясь над картой и показывая город на северо-западе Германии. – Когда родится ребенок, мы планируем временно поселиться в лагере для перемещенных лиц здесь, в Штутгарте. Там у нас будет больше шансов получить визу.
Халина смотрит на Якова через стол, брезгливо поджав губы. Ей отвратительна мысль о переезде брата в Германию.
– В Польше что, нет лагерей для перемещенных? – она с негодованием качает головой, вызывающе глядя на него своими зелеными глазами. – Я лучше перережу себе горло, чем ступлю в утробу зла.
Тон Халины резок, и если раньше это возмутило бы Якова, то теперь нет. Защита семьи стала ее работой, понимает он, она просто заботится о нем. Он с пониманием встречает ее сердитый взгляд, соглашаясь, что идея переехать в Германию нервирует.
– Поверь мне, Халина, будет непросто. Но если это значит, что мы будем на шаг ближе к новой жизни в Штатах, то мы готовы к нему. В данный момент можно с уверенностью утверждать, что мы переживали и худшее.
На мгновение в комнате становится тихо, пока Халина не заговаривает снова.
– Тогда хорошо, – признает она. – Яков, у вас с Беллой есть причина остаться. Но у нас нет. Думаю, мы все с этим согласны. Я за то, чтобы поехать в Италию. К Генеку и Селиму. Там мы все вместе, как одна семья, сможем решить, куда ехать дальше.
Она смотрит на родителей.
