Халину задержали через несколько дней после того, как генерал Бур выбросил белый флаг, объявив, что восстание в Варшаве закончено. Войска Сталина, стоявшие недалеко от города, так и не прибыли; после шестидесяти трех дней боев Армия Крайова была вынуждена сдаться. Второго октября, впервые за много месяцев, в городе стало тихо. Когда Халина вышла на улицу, контуженная, грязная и полумертвая от голода, Варшаву, все еще охваченную огнем, было не узнать. Их дом был одним из двух уцелевших на улице Ставки. Остальные уничтожили. Некоторые снесло наполовину, и было видно квартиры, в которых унитазы, изголовья кроватей, фарфор, чайники и кушетки беспорядочно перемежались с искривленным металлом и кирпичом. Но большая часть походила на оболочки, пустые внутри, словно выпотрошенная рыба. Халина пробиралась по городу в попытках отыскать Якова и Франку – задача почти невозможная, поскольку большинство дорог стали непроходимы. Сначала она пришла к дому Франки и упала на колени, потому что дома не было. Она не нашла никаких следов Франки, ее родителей и брата. Через час, добравшись наконец до дома Якова, она обнаружила, что он тоже разрушен. И чуть не потеряла сознание, когда из-под обломков выбрался Яков, а следом за ним Белла. Они выжили. Но тоже оголодали.
К тому времени Халина почти ничего не соображала. Франка с семьей пропала. Халина знала, что не сможет покинуть Варшаву, не попытавшись отыскать их. Но им с Адамом, Яковом и Беллой самим угрожала опасность. Они были голодны и сломлены, а скоро зима. Перед восстанием работодатель Халины, герр Ден, сказал ей, что запросил перевод в Краков.
– Если вам что-нибудь понадобится, найдите меня в банке в центре города, на площади Клепарский рынок, – сказал он.
У Халины не оставалось другого выхода, кроме как обратиться к нему за помощью. Адам, конечно, возражал, сказав, что Халине небезопасно ехать в Краков одной. Но она настаивала. В Варшаве еще функционировала подпольная ячейка, и Адам был нужен им как никогда. А еще была Мила, которая впала в панику из-за невозможности добраться до Фелиции.
– Если ты останешься, то поможешь Миле добраться до Влоцлавека и сможешь продолжать поиски Франки, – сказала Халина. – Пожалуйста, со мной все будет хорошо.
Она пообещала, что сразу же вернется, с деньгами, которых хватит, чтобы пережить зиму. В конце концов Адам согласился. Тогда, отдав свое пальто еврейскому подростку в обмен на мешок картошки, чтобы остальным было что есть в ее отсутствие, Халина отправилась в Краков.
Однако на следующий же день ее хорошо продуманный план внезапно оборвался на железнодорожном вокзале Кракова, когда через несколько мгновений после выхода из поезда ее арестовали. Сотрудника гестапо, который ее арестовал, не интересовала ни ее история, ни возможность связаться с герром Деном, чтобы ее подтвердить.
– Тогда разрешите мне телеграфировать мужу, – сказала Халина, даже не пытаясь скрыть гнев.
И снова гестаповец ее проигнорировал. Через час ее провезли в полицейской машине через центр Кракова к печально известной тюрьме Монтелюпих. Проходя в ворота из красного кирпича, она подняла глаза на колючую проволоку и битые стекла вокруг здания и поняла, что не вернется в Варшаву. По крайней мере в ближайшее время. И что Адам сойдет с ума от горя.
– Бжоза!
– Иду, – кряхтит Халина.
Она хромает к двери, перешагивая через ноги и руки.
На удивление, из почти трех десятков женщин, что сидят в камере, евреек всего несколько, по крайней мере о которых она знает. Она одна из четырех, может, пяти. Похоже, большинство заключенных в женской камере Монтелюпиха – воровки, контрабандистки, шпионки, члены различных организаций сопротивления. Согласно гестапо, ее вина в ее вере. Но она никогда этого не признает. Ее религия никогда не будет преступлением.
– Убери свои лапы, – рычит она, когда Бетц запирает за ними дверь камеры и заламывает одну руку ей за спину, толкая по коридору впереди себя.
– Заткнись, Голди.
Сначала Халина думала, что получила такое прозвище за свои светлые волосы, но быстро поняла, что это из-за желтых звезд, которые заставляли носить евреев в Европе.
– Я не еврейка.
– Твой друг Пинкус говорит иначе.
Сердце Халины колотится о ребра. Пинкус. Откуда они знают его имя? Пинкус – еврейский мальчишка, у которого она выменяла картошку на пальто перед отъездом из Варшавы. Должно быть, его поймали, и он выдал ее имя в надежде, что это как-то поможет ему. Она проклинает его глупость.
– Я не знаю никакого Пинкуса.
– Пинкус, еврей, который взял твое пальто. Он утверждает, что знает тебя. Утверждает, что ты не та, за кого себя выдаешь.
«Пинкус, бесхребетное ты дерьмо».
– Зачем еврею выдавать другого еврея? – фыркает Халина.
– Это происходит все время.
– Ну, я сказала вам, что не знаю этого человека. Он врет. Он скажет вам что угодно, чтобы спасти свою жизнь.
В забрызганной кровью камере без окон, которую гестапо предназначило для допроса, она повторяет то же самое объяснение, снова и снова, на этот раз двум громилам, которых знает по прошлым допросам – одного по жуткому шраму над глазом, другого – по хромоте.
– Ты отдала ему свое пальто, – орет тот, что со шрамом. – Если ты полька, как утверждаешь, зачем тебе иметь дела с евреем?
– Я не знала, что он еврей! – встает в позу Халина. – Я не ела несколько недель. Он предложил картошку. Что мне было делать?
Внезапно ее ноги отрываются от пола, ее поднимают за шкирку и швыряют о стену.
– Я не знала, что он еврей, – хрипит она.
Ее лоб с треском врезается в стену.
– Хватит врать!
Боль ослепляет. Тело Халины не слушается.
– Вы… что, не видите? – зло говорит она. – Это месть! Евреи… пытаются отомстить… полякам!
Снова треск, по носу стекает что-то теплое, во рту резкий вкус крови. «Нельзя сдаваться».
– Он поклялся могилой матери, – шипит один из гестаповцев. – Что ты скажешь на это?
– Евреи… нас ненавидят, – удар. Она говорит сквозь зубы, вжимаясь одной щекой в стену. – Всегда ненавидели… это расплата!
Пощечина. Приглушенный хруст челюсти.
– Посмотри на себя… ты выглядишь как еврейка!
Дыхание Халины тяжелое, влажное.
– Не… оскорбляйте… меня. Посмотрите на себя… на своих женщин. Блондинки… с голубыми… глазами. Они еврейки?
Хрясь. Снова ее череп о стену. Теперь кровь заливает ресницы и щиплет глаза.
– Почему мы должны тебе верить?
– А почему нет? Мои… мои документы не врут! И… мой начальник тоже… герр Ден. Позвоните ему. Он в банке на Клепарском рынке. Я вам говорила… я ехала на встречу с ним, когда вы, сволочи, меня арестовали.
Эта часть ее истории, конечно, правда.
