– Беги, любимая, – шепчет она, кивая на поезд.
Фелиция поднимается на ножки, глядя на маму, взглядом умоляя: «Не заставляй меня!» Мила садится на корточки и быстро чмокает дочку в лоб. Встав, она опирается на лопату, она не чует собственных ног, и все вдруг кажется неправильным. Она открывает рот, все материнское в ней вцепляется в горло, умоляя передумать. Но она не может. Другого плана нет. Это все, что у нее есть.
– Беги! – приказывает Мила. – Быстро!
Фелиция разворачивается к поезду, оглядывается через плечо, и Мила снова кивает.
– Сейчас! – шепчет Мила.
Фелиция бежит, Мила пытается снова копать, но все ее тело парализовано, и она может только смотреть, не дыша, как задуманное ею медленно разворачивается перед глазами. Несколько бесконечных секунд кажется, что никто не замечает бегущую через луг малышку. Фелиция уже преодолела треть расстояния до поезда, когда один из украинцев наконец замечает ее и показывает рукой. Остальные поднимают головы. Один из них выкрикивает приказ, который Мила не понимает, и поднимает винтовку. Внезапно все взгляды прикованы к маленькому телу ее дочери, которая бежит, высоко поднимая коленки и широко раскинув руки, растерянная, словно может упасть в любой момент.
– Мамочка! – разрывает прозрачный воздух крик Фелиции, пронзительный и отчаянный.
Мила ждала этого, но все равно сердце разрывается от того, что ее дочь называет мамой светловолосую женщину. Ее глаза мечутся между Фелицией, немцем и украинцем с поднятой в ожидании команды винтовкой.
– Мамо! Мамо! – рыдает Фелиция между всхлипами, приближаясь к рельсам.
Немец смотрит на Фелицию, качая головой, похоже в замешательстве. Молодая женщина смотрит на Фелицию, затем ей за спину. Она тоже сбита с толку. Украинцы по периметру вертят головами и осматривают луг, пытаясь определить, откуда бежит ребенок. «Не смейте показать», – мысленно приказывает Мила, радуясь, что не начала копать вторую яму, для Фелиции. Никто не двигается. Через несколько секунд Фелиция добегает до поезда, и ее крики затихают, когда она обхватывает руками ноги красивой блондинки и утыкается лицом в ее пальто.
Мила знает, что должна копать дальше, но не может перестать смотреть. Молодая женщина опускает глаза на цепляющуюся за ее бедра кроху. Подняв голову, она смотрит на луг, в сторону Милы. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – говорит Мила одними губами. – Возьмите ее. Поднимите на руки. Пожалуйста». Проходит секунда, вторая. Наконец женщина наклоняется и берет Фелицию на руки. Она говорит что-то неслышное и кладет ладонь на затылок Фелиции, целует ее в щечку. Украинцы переглядываются, потом рявкают на засмотревшихся евреев, чтобы те возвращались к работе. Мила выдыхает, опускает голову, успокаивается. «Все хорошо. Теперь можешь дышать», – говорит она себе. Когда она поднимает глаза, Фелиция обнимает женщину за шею, положив голову ей на плечо, она еще тяжело дышит после бега.
– Раздевайтесь! Все! Быстро!
Евреи в панике оглядываются. Медленно они кладут лопаты и начинают развязывать шнурки, расстегивать юбки и ремни на брюках. Мила поднимает трясущиеся руки к верхней пуговице блузки. Несколько человек уже наполовину разделись, их бледная кожа резко выделяется на фоне коричневой земли под ногами.
– Быстрее!
Евреи стоят, вяло пытаясь прикрыть наготу руками, а украинцы наклоняются, чтобы собрать их одежду. Мила отказывается раздеваться. Она знает, что через считаные секунды ее кто-нибудь заметит, заставит раздеться, но как только она снимет блузку, все будет кончено. Ее дочь увидит, как мать застрелят на ее глазах. Она крутит обручальное кольцо и на краткий миг позволяет себе слабость вспомнить, как Селим надел толстый золотой ободок ей на палец, какими полными надежд они были – а потом она моргает.
Не раздумывая, она бросается в сторону поезда, бежит по обезображенной ямами земле, повторяя путь дочки. Она несется изо всех сил. Пирамиды свежевыкопанной земли, темные могилы, солдаты в форме и белокожие тела сливаются в одно размытое пятно, пока она бежит, впившись взглядом не в дочь, а в единственного человека, который может ей помочь, – в немца. В любой момент, понимает она, прозвучит выстрел и пуля отправит ее кубарем по земле. Зрение сузилось до узкой полоски, Мила считает уходящие секунды, чтобы сохранять хладнокровие. «Только доберись до поезда», – велит она себе. Холодный воздух обжигает легкие, икры горят от напряжения. Молодая женщина возле поезда, все еще держа Фелицию на руках, отвернулась, чтобы девочка не увидела приближения Милы.
И вот, каким-то чудом двадцать метров позади. Мила у поезда, невредимая, стоит рядом с немцем и тяжело дышит, ноги трясутся, а она вжимает свое обручальное кольцо в мясистую ладонь.
– Очень дорогое, – говорит она, стараясь отдышаться, приказывая себе не встречаться глазами с Фелицией, которая повернулась на звук ее голоса.
Немец смотрит на Милу, вертит в пальцах золотое кольцо, кусает его. Теперь по серебряным лычкам на плечах Мила видит, что он гауптштурмфюрер
[95]. Она жалеет, что ее телу не хватает изгибов или пухлых губ, что она не способна сказать что-то забавное или кокетливое, что убедило бы пощадить ее. Но чего нет, того нет. Все, что у нее есть, это кольцо.
Раздается треск выстрела. Колени Милы подгибаются, и она инстинктивно прикрывает затылок руками. Стреляли, понимает она, не в нее, а скорее всего в кого-то на лугу. На этот раз в женщину. Как и Мила, та попыталась сбежать. Мила медленно встает и сразу же смотрит на Фелицию. Женщина, которую она назвала мамой, успела закрыть ей глаза свободной рукой и сейчас что-то шепчет ей на ушко, и сердце Милы переполняется благодарностью. Украинцы по периметру с криками набрасываются на последнюю жертву, которая исчезает, когда один из них ногой сбрасывает труп в яму.
– Проклятый бардак, – произносит немец, убирая кольцо Милы в карман. – Ждите здесь, – раздраженно пыхтит он, оставив женщин одних у поезда.
Мила, еще тяжело дыша, смотрит на молодую блондинку.
– Спасибо, – шепчет она, и женщина кивает.
Фелиция поворачивается и встречается глазами с Милой.
– Мамочка, – шепчет она, по носу ползет слезинка.
– Тише, тише, все хорошо, – шепчет Мила. Она еле сдерживается, чтобы не потянуться к дочери, не обнять ее. – Я здесь, любимая. Все хорошо.
Фелиция снова зарывается личиком в лацкан пальто незнакомки.
В поле солдаты продолжают орать.
– Построиться! – приказывают они.
Их голоса холодны и беспристрастны. Пока евреи, дрожа, стоят у своих могил, гауптштурмфюрер приказывает украинцам тоже выстроиться в ряд.
– Идем, – говорит Мила, обнимая женщину за талию.
Они торопливо забираются в почти пустой вагон к остальным помилованным. Как только они скрываются из поля зрения солдат, Мила забирает Фелицию и прижимает к себе, наслаждаясь ее теплом, запахом волос, прикосновением ее щеки к своей. Группа забивается в угол, повернувшись спинами к лугу. Снаружи слышны рыдания. Мила закрывает ушко Фелиции ладонью и прижимает ее головку к груди, стараясь заглушить звуки.
