Людей переполняют вопросы.
– Почему вы здесь? Здесь армейский лагерь? Нас сейчас зачислят в армию?
Лейтенанты у тележек качают головами.
– Не здесь, – объясняют они. – Лагеря в поселке Вревский и в Ташкенте. Наше дело только накормить вас и удостовериться, что вы отправились дальше на юг. Вся польская армия в СССР передислоцируется. Мы переформируемся в Центральной Азии.
Ссыльные кивают, их лица мрачнеют, когда раздается гудок паровоза. Они не хотят уезжать. Неохотно они забираются в вагоны и перегибаются через ограждения, неистово размахивая руками, пока поезд отправляется. Один из лейтенантов салютует двумя пальцами по-польски, вызывая у людей восторженный рев, они все разом возвращают салют, их сердца бьются в унисон с перестуком колес набирающего скорость поезда. Генек одной рукой обнимает Херту, целует Юзефа в макушку и сияет, его дух воспрял от вида строго одетых соотечественников, согревающего кровь кофе, хлеба в животе и ветра в лицо.
Хлеб и кофе в Актюбинске оказались самым похожим на еду еде в этом путешествии. По пути в Узбекистан люди по много дней не видят еды. Генек и Херта понятия не имеют, когда или где остановится поезд. Когда он останавливается, те, у кого осталось немного денег или что-нибудь на обмен, торгуются с местными жителями, которые стоят вдоль рельс с корзинами деликатесов: круглые лепешки, катык, тыквенные семечки, красный лук, а дальше к югу – сладкие дыни, арбузы и сушеные абрикосы. Однако большинство изгнанников, включая Генека и Херту, не теряют время попусту, глядя голодными глазами на еду, которую не могут себе позволить. Они выпрыгивают из вагонов и выстраиваются в очередь к туалету и водоразборному крану – или кипятку, как его называют узбеки, – и терпеливо ждут, пока у их ног кружится шелуха от семечек, внимательно прислушиваясь к шипению пара – первому усилию двигателя, означающему, что поезд уезжает, как это часто бывает, без предупреждения. Как только они слышат оживление поезда, тут же бегут обратно по вагонам, независимо от того, удалось или нет воспользоваться туалетом или наполнить ведра водой. Никому не хочется остаться.
Еще через три недели путешествия Генек наконец оказывается в очереди к временному вербовочному пункту во Вревском. За столом сидит молодой польский офицер.
– Следующий! – кричит офицер.
Генек продвигается на шаг вперед, всего два человека отделяют его от будущего во втором польском корпусе. Когда утром он занимал очередь, она дважды огибала маленькое городское здание, но Генек не возражал. Потому что впервые, сколько он себя помнит, его переполняет ощущение цели в жизни. Возможно, думает он, такова была его судьба с самого начала – сражаться за Польшу. Если угодно, это шанс на искупление – исправить необдуманное решение, которое стоило им с Хертой года жизни.
Генеку еще не сказали, когда или куда должны прибыть принятые рекруты. Он надеется, они недолго пробудут в Узбекистане. Однокомнатная квартира, в которую их поселили, хоть и лучше, чем бараки в Алтынае, но в ней жарко, грязно и полно грызунов. Первые несколько ночей они с Хертой постоянно просыпались от неприятного ощущения, что по груди бегают маленькие лапки.
– Должно быть, это какая-то ошибка, – говорит рекрут в начале очереди.
– Сожалею, – отвечает офицер за столом.
Генек наклоняется, чтобы подслушать.
– Нет, это наверняка ошибка.
– Нет, сэр, боюсь, что нет, – виновато качает головой офицер. – Армия Андерса не принимает евреев.
У Генека скручивает живот. Что?
– Но… – бормочет мужчина, – вы хотите сказать, что я проделал весь этот путь… но почему?
Генек смотрит, как офицер берет лист бумаги и читает:
– «Согласно польским законам, человек еврейского происхождения принадлежит не к польскому народу, а к еврейскому». Извините, сэр.
Он произносит это без злорадства, но с деловитостью, которая подсказывает, что ему не терпится продолжить работу.
– Но что мне теперь…
– Сожалею, сэр, это не в моей компетенции. Следующий, пожалуйста.
Поскольку вопрос закрыт, мужчина покидает очередь, что-то бормоча себе под нос.
«Армия Андерса не принимает евреев». Генек качает головой. Он не удивился бы, если бы немцы лишили евреев права сражаться за его страну, но поляки? Если он не сможет записаться в армию, невозможно сказать, что будет с ним и Хертой. Скорее всего, их бросят обратно к волкам, к жизни принудительного труда. К черту все, закипает Генек.
– Следующий.
Теперь всего один человек отделяет его от вербовочного стола, от документов, которые его попросят заполнить. Он сжимает кулаки. На лбу собираются капельки пота. «Эта форма – необходимое условие, – объявляет внутренний голос. – Жизнь или смерть. Ты уже сталкивался с таким. Думай. Ты не для того приехал так далеко, чтобы тебя завернули».
– Следующий.
Прежде чем мужчина перед ним отходит от стола, Генек надвигает кепку на глаза и тихо выскальзывает из очереди. Он бесцельно бродит по сухому рассыпающемуся поселку, мозг лихорадочно работает. Большей частью он злится. Он тут предлагает свою силу, может быть даже жизнь, чтобы сражаться за Польшу. Как смеет его страна отказать ему в этом праве из-за его религии! Он изначально не оказался бы в этом дерьме, если бы упрямо не называл себя поляком. Ему хочется орать, бить стену. Но потом ему вспоминается год в Алтынае, и он приказывает себе мыслить ясно. «Мне нужна армия, – напоминает он себе. – Это единственный выход».
Он останавливается на углу улицы, у входа в маленькую мечеть. И при взгляде вверх на ее толстый золотой купол его озаряет. Андрески.
Формально между Генеком и Отто Андрески мало общего. Отто глубоко верующий католик, бывший заводской рабочий, вечно хмурый, с грудной клеткой огромной, словно басовый барабан. Генек худощавый еврей с ямочками на щеках, чья карьера до недавнего времени проходила за письменным столом в юридической конторе. Отто грубиян, Генек обаяшка. Но, несмотря на различия, дружба, выкованная в сибирских лесах, крепка. В последнее время, в редкие свободные минуты, они повадились бросать кости ручной работы или играть в червы Генековой колодой, которая теперь в жалком состоянии из-за частого использования, но каким-то образом еще полная. Херта и Юлия Андрески тоже стали близкими подругами и даже выяснили, что во время учебы в университете выступали за соперничающие лыжные команды.
– Мне нужно, чтобы ты научил меня быть католиком, – говорит Генек позже тем же вечером.
Он только что закончил объяснять Отто и Юлии, что произошло в вербовочном пункте.
– С этого момента, – объявляет он, – мы с Хертой католики, если кто спросит.
Генек хороший ученик. За несколько дней Отто научил его читать – «Отче Наш» и «Аве Мария», креститься правой рукой, а не левой, без запинки произносить имя действующего Папы Пия Двенадцатого, урожденного Эудженио Мария Джузеппе Джованни Пачелли. Через неделю, когда Генек наконец набрался смелости вернуться в вербовочный пункт, он приветствует молодого офицера за столом крепким рукопожатием и уверенной улыбкой. Его голубые глаза смотрят прямо, а рука не дрожит, когда он выводит печатными буквами «римский католик» в строке «вероисповедание» в анкете. И когда его имя, а также имя Херты и Юзефа, как членов семьи, заносят в список как официального служащего второго польского корпуса Андерса, он благодарит офицера салютом и словами «Да хранит Вас Господь».
