Это ужасно: вошедший в привычку голод, работа, жизнь на головах друг у друга в замкнутом пространстве. Больше нет такого понятия, как уединение. Нет места подумать. С каждым днем улицы становятся все грязнее и зловоннее. Единственные существа, процветающие в гетто, это вши, которые вырастают такими крупными, что евреи прозвали их «блонди». Поймав такую, ее надо сжечь и надеяться, что она не была разносчицей тифа. Мила и ее родители впадают в отчаяние. Халина нужна им как никогда: им нужны деньги и удостоверения, но больше всего им нужна ее уверенность. Ее воля. Им нужен кто-то, способный поднять дух, посмотреть им в глаза и твердо заявить, что у него есть план. План, который вызволит их из гетто.
Мила кладет шитье на стол, петля для пуговицы на гимнастерке наполовину готова, и слизывает с пальца капельку крови.
– Фелиция, – шепчет она, отодвигая стул от рабочего стола и глядя между ног.
Под столом Фелиция поднимает глаза от катушки ниток, с которой играет, перекатывая ее из одной руки в другую.
– Tak?
[66]
– Иди ко мне.
Фелиция протягивает ручки, и Мила аккуратно поднимает ее к себе на колени, потом быстро идет к дальнему углу комнаты, к стене, вдоль которой лежат длинные рулоны вискозы, шерсти и искусственной шерсти, а рядом с ними стоят в ряд бумажные мешки размером в два раза больше Фелиции, наполненные обрезками ткани. Поставив Фелицию на пол, Мила оглядывается через плечо на дверь в противоположном углу. Несколько человек поднимают головы от работы, но не вмешиваются.
Мила садится на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с Фелицией и берет руки дочки в свои.
– Помнишь, как мы играли в прятки? – спрашивает она, стараясь дышать спокойно и не торопиться. У нее мало времени, но Фелиция должна четко понять то, что скажет Мила. – Помнишь, ты спряталась здесь и притворилась статуей?
Мила смотрит на бумажные мешки. Когда они тренировались в первый раз, ей пришлось показать, что значит «быть статуей», и Фелиция хихикала, глядя, как мама стоит не шевелясь, словно вырезанная из куска мрамора.
Фелиция кивает, ее личико внезапно становится серьезным, как у ребенка, которому намного больше, чем два с половиной года.
– Любимая, мне нужно, чтобы ты спряталась, – Мила открывает мешок, который пометила крошечным крестиком в нижнем углу, снова поднимает Фелицию и осторожно прячет ее внутрь. – Садись, дорогая.
В мешке Фелиция прижимает коленки к груди и чувствует, как пол под ней двигается, когда мама пихает мешок вплотную к стене.
– Обопрись спинкой, – говорит мама сверху.
Фелиция робко прислоняется спиной к холодному бетону.
– Я крепко завяжу тебя. Будет темно, но недолго. Сиди неподвижно, как мы тренировались. Как статуя. Не издавай звуков, не шевелись, пока я не приду за тобой, хорошо? Ты поняла, любимая?
Мамины глаза широко распахнуты и не моргают. Она говорит слишком быстро.
– Да, – шепчет Фелиция, хотя не понимает, зачем маме оставлять ее здесь, в темноте, одну.
В прошлый раз все казалось игрой. Она помнит, как мама изображала статую, как глупо это выглядело. Сегодня в мамином напряженном голосе нет ничего смешного.
– Хорошая девочка. Как статуя, – шепчет мама, прижимая палец к губам, и наклоняется поцеловать ее в макушку. «Она дрожит, – думает Фелиция. – Почему она дрожит?»
В тот же миг мешок закрывается, и в ушах Фелиции стоит хруст, а мир вокруг поглощает чернота. Она старается уловить удаляющийся слабый стук маминых каблуков, но слышит только стрекот швейных машинок и едва различимый шелест бумажного мешка возле губ, шевелящегося от ее дыхания.
Однако в следующее мгновение появляются новые звуки. Открывается дверь. Внезапная суматоха: мужские голоса кричат незнакомые слова, стулья скрипят по полу. Потом слышатся шаги, много ног проходит мимо нее к дальней стене помещения. Люди, работники, они уходят! Мужчины продолжают кричать, пока не затихают последние шаги. Хлопает дверь. И становится тихо.
Фелиция ждет несколько ударов сердца, изо всех сил напрягая слух. Обрезки хлопка щекочут локти и щиколотки, и ей очень хочется пошевелиться, почесать там, где чешется, позвать. Но она до сих пор ощущает мамину дрожь и решает, что лучше сидеть тихо, как ей было велено. Она моргает в темноте. Через какое-то время, как раз когда попа начинает болеть, щелкает входная дверь. Снова шаги. Фелиция замирает, сразу понимая, что шаги не мамины. Люди бродят по комнате, их ботинки тяжело стучат по полу.
Скоро к шагам присоединяются голоса. Еще больше незнакомых слов. Сердечко Фелиции громко бьется в груди, так громко, что она боится, как бы не услышали люди снаружи. Крепко зажмурив глаза, она потихоньку втягивает темный воздух, повторяя про себя: «Неподвижно как статуя, неподвижно как статуя, неподвижно как статуя». Шаги приближаются. Теперь пол под ней дрожит с каждым шагом. Наверное, человек в каких-то сантиметрах от нее! Что они сделают, если найдут ее? А потом она слышит ужасный хруст – что-то тяжелое, наверное сапог, врезается в бумажный мешок рядом с ее. Фелиция резко вдыхает и быстро прижимает ладошки ко рту. Дрожа, она чувствует между ног что-то теплое и мокрое, слишком поздно понимая, что описалась.
Мужчины снова начинают кричать нараспев.
– Выходи, выходи оттуда, где сидишь! – подначивают они.
По щеке Фелиции стекает слеза. Как можно тише она закрывает лицо ладошками, готовясь к удару, который наверняка последует. Когда это случится, ее обнаружат и вытащат – куда они ее заберут? Затаив дыхание, она всей своей двухлетней душой желает, чтобы мужчины прошли мимо.
Глава 19
Халина и Адам
Львов, оккупированная Советами часть Польши
май 1941 года
Халине снится, что ее брат Генек сбежал из того ада, куда, без сомнения, попал, и вернулся во Львов. Он у двери в ее квартиру, стучит, потому что его квартиру конфисковали и ему нужно где-то остановиться. Халина перекатывается на бок, чувствуя рядом тепло Адама, а потом ее живот сжимается, потому что она понимает, что не спит. Стучат по-настоящему.
Ничего не соображая, она садится и касается руки Адама.
– Сколько времени? Ты слышал? Кто это может быть?
Часть ее еще верит, или хочет верить, что это Генек.
Адам тянется к прикроватной лампе.
– Может, Франка? – предполагает он, протирая сонные глаза основанием ладоней.
Когда Халина и Франка приехали во Львов в январе, Франка нашла жилье через два дома на юг от Адама. Она часто приходит в гости, но никогда посреди ночи. Халина встает с кровати, надевает халат и смотрит на часы – полвторого ночи. Замерев, она ждет следующего стука. Он раздается мгновением позже, на этот раз быстрее – тук-тук-тук-тук – так колотят мясистой стороной кулака по дереву.
