И поэтому он уступает ей и, если быть совершенно честным, разрешает себе отвлечься, находя в их легкомысленной болтовне минутное облегчение от давящей тяжести неизвестности.
Миновав поворот, они видят над горизонтом силуэты паровых труб «Альсины». Издалека корабль кажется игрушечным по сравнению со стоящей рядом громадой, линкором длиной двести пятьдесят метров с четырьмя орудийными башнями размером с четырехэтажный дом. Британцы задержали «Ришелье» так же, как и «Альсину». Позволят ли судам продолжить плавание – остается загадкой.
– Мы должны быть благодарными, – говорит Адди, когда мадам Лоубир жалуется на безнадежность ситуации. – У нас есть крыша над головой, еда. Могло быть и хуже.
На самом деле, могло быть гораздо хуже. Они могли голодать, выпрашивать объедки, копаться в сточных канавах в поисках испорченного риса, как некоторые западно-африканские дети, которых они видели неделю назад. Или они могли застрять в Европе. Здесь им хотя бы есть куда приклонить голову по ночам, бесконечные запасы нута и, что самое главное, виза в страну, где они смогут жить свободно. Начать с начала.
В порту Адди снова смотрит на часы. У них в запасе есть несколько минут, и они останавливаются у газетного киоска на обочине. При виде заголовков сердце Адди уходит в пятки. «Люфтваффе бомбит Глазго» – гласит первая полоса «Вест-Африка джорнэл». С каждым днем новости о войне в Европе становятся хуже. Страны капитулируют одна за другой. Сначала Польша, потом Дания и Норвегия, части Финляндии, Голландии, Бельгии, Франции и балтийских государств
[64]. Италия, Словакия, Румыния, Венгрия и Болгария присоединились к странам «оси». Адди подумал, где теперь Вилли и его друзья с Монмартра, которые так весело смеялись над возможностью войны. Остались ли они во Франции или сбежали, как он?
Адди понимает, что через несколько недель Песах – третий Песах, который он вынужден проводить вдали от дома. Попытается ли его семья найти способ отпраздновать в этом году? В горле встает ком, и Адди отворачивается, надеясь, что Элишка не заметит печали в его глазах. Элишка. Он влюбляется. Влюбляется! Как можно испытывать такое чувство, когда его поглощает беспокойство? Он ничего не может с этим поделать, другого объяснения нет. Это приятно. И учитывая все происходящее, это само по себе дар. Адди тянется к маминому носовому платку, украдкой промокает слезы, собравшиеся в уголках глаз.
Элишка берет его под локоть.
– Готов?
Адди кивает, выдавливая улыбку, и они продолжают свой путь к кораблю.
7 апреля 1941 года. Ворота двух радомских гетто запирают, заточив около 27 000 евреев в главном гетто на Валовой улице и еще 5000 в маленьком гетто в Глинице сразу за городом. На оба гетто приходится 6500 комнат, они чудовищно перенаселены. Условия жизни и продуктовые пайки ухудшаются с каждым днем, быстро распространяются болезни.
Глава 18
Мила и Фелиция
Радом, оккупированная Германией часть Польши
май 1941 года
Среди рабочих прокатился шепот, как дуновение ветерка в высокой траве.
– Schutzstaffel
[65]. Они идут.
Эсэсовцы.
Кровь отливает от лица Милы. Она поднимает глаза от шитья и второпях колет указательный палец иглой.
Больше месяца назад ворота двух радомских гетто заперли. Большинству городских евреев – тем, которые еще не переселились в гетто, – в конце марта велели в десятидневный срок покинуть свои дома. Некоторым везунчикам удалось поменяться квартирами с поляками, чьи дома попали в границы гетто. Но большинству пришлось спешно искать жилье, что было чрезвычайно непросто, поскольку гетто уже были слишком переполнены даже до того, как сюда потянулись еврейские беженцы из Пшитыка, близлежащей деревни, которую немцы превратили в военный лагерь. Курцей, как известно, выселили из их квартиры в Старый квартал полтора года назад. В определенном смысле им повезло не участвовать в безумной гонке в поисках крыши над головой. Вместо этого они смотрели из окна своей квартиры с двумя спальнями на Любельской улице, как другие тысячами стекаются в гетто.
Однако вскоре после того как в апреле гетто закрыли, стоявшие в городе войска вермахта сменили отряды охраны, принесшие с собой новую эру зла. Их было легко узнать по черной форме и эмблеме с двумя буквами S в виде молний. Эсэсовцы гордились чистейшим арийским происхождением. Среди евреев быстро распространился слух, что для поступления в СС офицеры обязаны предоставить сведения о своем происхождении до 1700 года.
– Эти парни – настоящие фанатики, – предупредил Исаак, друг Милы. – Мы для них ничто. Помни об этом. Мы хуже собак.
Как служащий еврейской полиции, Исаак оказался в незавидном положении, ему приходилось тесно сотрудничать с СС – он воочию видел, на что они способны.
По мастерской ходили слухи про облаву. Такое часто случается – эсэсовцы без предупреждения врываются в одно из производственных помещений гетто и приказывают евреям выстроиться в ряд, чтобы сосчитать их и проверить разрешения. Чтобы жить в гетто, евреи обязаны иметь документы, признающие их годными к работе. Большинство не имеющих документов: стариков, больных или очень маленьких – уже депортировали. Те немногие, кто остался, скрываются; они предпочитают идти на риск быть обнаруженными – и убитыми на месте, – чем лишиться семьи, особенно сейчас, когда на Валовую улицу начали просачиваться слухи об условиях в рабских трудовых лагерях, куда отправляют депортированных. Стараясь не думать о том, что будет, если Фелицию обнаружат, последние несколько недель Мила разрабатывала план, как спрятать дочь в случае облавы, – и молилась о возвращении сестры.
Халина писала в феврале. Они с Франкой добрались до Львова, она нашла работу в госпитале и собиралась вернуться домой как можно скорее с кое-какими сбережениями и «чертежами», которые обещал Адам. Мила надеялась, что «скорее» – это в следующие несколько недель. Их месячных пайков хватало самое большее на десять дней. С каждым днем голод становился все сильнее, с каждым днем позвоночник Фелиции казался все острее, когда Мила проводила пальцами по ее спине, уговаривая ее заснуть. Иногда Нехуме удавалось достать на черном рынке яйцо или два, но это стоило пятьдесят злотых, или скатерти, или одной из фарфоровых чашек. У них кончаются сбережения, и они отдали почти все вещи, которые принесли из дома – тревожная действительность, учитывая, что этой жизни в неволе не видно конца.
