После небольшой излучины река становится шире, и на короткий миг течение ослабевает. Корзина замедляется, спокойно скользя в потоке, поверхность воды сейчас гладкая и блестящая, как лакированная крышка старого родительского «Стейнвея». Халина сокращает расстояние. Когда река сужается и течение снова набирает скорость, до корзины уже рукой подать. Выжимая из протестующих мышц последние капли сил, она выталкивает торс из воды и бросается вперед, вытянув руку и широко расставив пальцы.
Открыв глаза, она с удивлением обнаруживает корзину в руке. Ее отчаянный рывок с тем же успехом мог оказаться бесполезным, она ничего не чувствует. Халина опускает ноги и упирается ими в дно. Медленно встает и, держась поглубже в воде, чтобы сопротивляться течению, с трудом продвигается по скользким камням к дальнему берегу, так сильно сжимая ручку корзинки, что побелевшие пальцы начинает сводить и, выбравшись, приходится разжимать их свободной рукой.
На твердой земле Халина валится на грязный берег, тяжело дыша, сердце колотится в груди. Сев на корточки, она заглядывает в корзинку. Еды нет. Она просовывает пальцы под подкладку и чувствует сверток вощеной ткани. Злотые!
– Они здесь! – шепчет она, на мгновение забыв, как чудовищно замерзла.
Она снимает пальто и выбивает о валун, потом набрасывает обратно на плечи. Дрожь прокатывается по ней волнами. Скоро им понадобится найти укрытие.
Она спешит вверх по реке и через несколько минут слышит крик Франки.
– Я здесь! – окликает Халина, маша рукой, по телу еще гуляет адреналин.
Франка тоже перебралась через реку и бежит вдоль берега навстречу Халине. Халина победно поднимает корзину над головой.
– Мы потеряли еду, но злотые на месте! – широко улыбается она.
– Слава Богу! – Франка тяжело дышит, захлебываясь от радости. Она обнимает Халину обеими руками. – Я поскользнулась на камне. Прости! – она оглядывает Халину. – Посмотри на себя, ты похожа на мокрую кошку!
– Ты тоже! – отзывается Халина, и под стальным голубым светом, онемев от холода, помокшие и дрожащие с головы до ног, они смеются, сначала тихонько, потом громче, пока из глаз не брызгают слезы, теплые и соленые, и не перехватывает дыхание.
– Что теперь? – спрашивает Франка, когда они наконец успокаиваются.
– Теперь идем.
Халина берет Франку под руку, согревая дыханием свободную руку, и они идут на восток, к деревьям.
Но Франка почти сразу же останавливается.
– Смотри! – ахает она. Она больше не улыбается. – Фонари!
Их по меньшей мере шесть.
– Красная армия, – шепчет Халина. – Должно быть. Курва. Я надеялась, что они уже ушли. Наверное, услышали нас.
– Ты знала, что они там? – округляет глаза Франка.
– Не хотела тебя пугать.
– Что нам делать? Бежать?
Халина больно прикусывает щеку изнутри, чтобы не стучали зубы. Она тоже думала о побеге. Но что потом? Нет, они уже далеко зашли. Она расправляет плечи, решив оставаться сильной, по крайней мере внешне, ради Франки и ради себя.
– Мы обратимся к ним. Идем. Нам надо найти тепло. Может быть, они нам помогут.
Халина крепче стискивает локоть Франки и тянет ее вперед.
– Помогут? А если нет? Что, если они станут стрелять? Мы можем проплыть дальше по реке, спрятаться.
– И замерзнуть до смерти? Посмотри на нас: на таком морозе мы не протянем и часа. Смотри, они уже нас заметили. Все будет хорошо, просто сохраняй спокойствие.
Они робко идут навстречу созвездию мигающих фонариков.
Когда до солдат остается десять метров, один из темных силуэтов кричит:
– Стоять!
Халина медленно ставит корзинку у ног, и они с Франкой поднимают руки над головой.
– Мы союзники! – кричит Халина на польском. – У нас нет оружия!
Горло пересыхает, когда она насчитывает десять человек в форме. У каждого в одной руке длинный металлический фонарик, в другой винтовка, и все они направлены на Халину и Франку. Халина отворачивается в сторону, чтобы яркий белый свет не резал глаза.
– Я пришла искать своего жениха и брата во Львове, – говорит она, заставляя голос звучать ровно.
Солдаты подходят ближе. Халина смотрит на свою мокрую одежду, на Франку, которая трясется от холода.
– Пожалуйста, – говорит она, щурясь от света, – мы голодные и замерзаем. Не могли бы вы помочь нам найти еду, одеяло, какое-нибудь укрытие на ночь?
В свете фонариков ее дыхание вырывается сизыми облачками пара.
Военные окружают девушек. Один из них берет корзинку и смотрит внутрь. Халина перестает дышать. «Отвлеки его, – думает она. – Пока он не нашел злотые».
– Я бы предложила вам поесть, – продолжает она, – но к этому времени наше единственное яйцо подплывает к Устилугу.
Она театрально дрожит, стуча зубами, как кастаньетами. Солдат поднимает глаза, и она улыбается, пока он рассматривает ее лицо, потом Франку, оглядывает их мокрую одежду, пропитанную грязью обувь. «Он не старше меня», – понимает Халина. Может быть, даже младше. Лет девятнадцать-двадцать.
– Вы идете к семье. А она? – спрашивает молодой солдат на плохом польском, направив фонарик на Франку.
– Она…
– У меня во Львове мать, – говорит Франка, не дав Халине ответить. – Она очень больна, и о ней некому позаботиться.
Ее тон такой искренний, такой спокойный, что Халине приходится постараться, чтобы не выдать удивления. Франка – открытая книга, искусство притворства никогда ей не давалось. По крайней мере до сих пор.
Солдат молчит. Речная вода стекает с локтей девушек, капая на землю у их ног. Наконец солдат качает головой, и в его лице Халина видит намек на сочувствие и даже удивление. Она чувствует, как напряжение покидает шею, на щеки возвращается слабый румянец.
– Идемте с нами, – приказывает солдат. – Почистите картошку, переночуете в нашем лагере. Утром обсудим, можно ли вам уйти.
Он отдает корзину Халине. Она неспешно принимает ее и вешает на локоть, потом наощупь находит руку Франки, и они идут на север в сопровождении мужчин в форме. Никто не говорит. Воздух полон только ритмом их шагов – топотом тяжелых ботинок и хлюпаньем мокрых подошв по траве. Через несколько минут Халина поглядывает на Франку, но кузина смотрит только вперед с ничего не выражающим лицом. И только потому, что Халина слишком хорошо ее знает, она видит легкое подрагивание ее челюсти. Франка в ужасе. Халина сжимает ее ладонь, давая понять, что все будет хорошо. По крайней мере она на это надеется.
Они идут почти час. Адреналин рассасывается, и Халина может думать только о холоде – о боли в суставах, в кистях рук и ступнях, и в кончике носа, который больше не мерзнет, а горит. Интересно, беспокоится она, можно ли получить обморожение, когда двигаешься? Придется ли ей ампутировать нос, если после прихода в лагерь он почернеет? «Хватит», – говорит она себе, заставляя себя думать о другом.
