– Будет, – кивает Генек, глотая угрызения совести. Куда бы они ни направлялись, там должно быть лучше этого поезда.
– Будет, – повторяет он, желая хоть немного свежего воздуха. Хоть какой-то ясности.
Он закрывает глаза, мучимый ощущением беспомощности, которое угнездилось в нем, как горсть камней, с тех пор как они сели в вагон. Он его ненавидит. Но что тут сделаешь? Его остроумие, обаяние, привлекательность – все, на что он полагался всю свою жизнь, чтобы избегать неприятностей – какая от них польза сейчас? Он всего лишь раз улыбнулся охраннику, думая, что сможет задобрить его любезностями, так эта гнида пригрозила разбить его красивое личико.
Должен быть способ выбраться. Внутренности завязываются узлом, и Генека охватывает внезапный порыв молиться. Он не религиозен, безусловно, не проводит время в молитвах, не видит в этом смысла, по правде говоря. Но он также не привык чувствовать себя таким беззащитным. Если и бывает время просить о помощи, решает он, то оно наступило. Не повредит.
И Генек молится. Молится о том, чтобы их исход длиной в месяц подошел к концу; чтобы условия жизни в том месте, где они окажутся, когда им разрешат покинуть поезд, были приемлемыми; за здоровье свое и Херты; за благополучие родителей, за благополучие братьев и сестер, особенно Адди, которого он не видел больше года. Он молится о том дне, когда снова сможет быть вместе с семьей. Если война скоро закончится, фантазирует он, может быть, он увидит их в октябре, на Рош ха-Шану. Как здорово будет начать еврейский новый год вместе.
Генек молча повторяет свои молитвы, снова и снова, пока кто-то в вагоне не начинает петь. Гимн «Боже, храни Польшу». Остальные присоединяются, и песня звучит громче. Слова отдаются в темном сыром вагоне, Генек тихо подпевает:
– Прошу, Господи, храни Польшу. Храни нас. Храни наши семьи. Прошу.
Ноябрь 1939 года – июнь 1940 года. Более миллиона польских мужчин, женщин и детей депортированы Красной армией в Сибирь, Казахстан и Советскую Азию, где их ждут тяжелый физический труд, нищенские условия жизни, суровый климат, болезни и голод. Они умирают тысячами.
7 сентября 1940 года. Лондонский блиц. На протяжении пятидесяти семи ночей немецкие самолеты сбрасывают бомбы на столицу Великобритании. Более тридцати семи недель люфтваффе наносит авиаудары по пятнадцати другим британским городам. Отказываясь капитулировать, Черчилль приказывает Королевским военно-воздушным силам предпринимать непрерывные контратаки.
27 сентября 1940 года. Германия, Италия и Япония подписывают Тройственный пакт, создав альянс стран «оси».
3 октября 1940 года. Правительство Виши во Франции издает декрет – Statut des Juifs, – лишающий живущих во Франции евреев гражданских прав.
Глава 13
Адди
Виши, Франция
декабрь 1940 года
Адди меряет шагами тротуар перед ступеньками отеля «Дю Пар». Еще нет восьми часов утра, но он полон энергии, каждая клеточка его тела заряжена. Надо было поесть, понимает он, спасаясь от холода ходьбой. Похоже, это будет одна из самых холодных зим в истории Франции.
Из отеля выходит коротко стриженный светловолосый мужчина в костюме, и Адди на мгновение останавливается, вспоминая свежее фото Луиса Мартинса де Соуза Дантаса, которое видел в газете. Не он. Луис Мартинс де Соуза Дантас, бразильский посол во Франции, брюнет с крупными чертами лица. И более плотного телосложения. За прошедший месяц Адди выучил про него все, что мог. Судя по тому, что он выяснил, посол пользуется популярностью. Особенно его любят в Париже, где он является своеобразной знаменитостью в кругах светской и политической элиты. Соуза Дантас был переведен из Парижа в Виши после капитуляции Франции в июне – вместе с другими послами дружественных странам «оси» государств: Советского Союза, Италии, Японии, Венгрии, Румынии, Словакии. Его новый офис находится на бульваре Итез-Юни, но до Адди дошли слухи, что он ночует в отеле «Дю Пар» – и что он негласно, и незаконно, выдает евреям визы в Бразилию.
Адди смотрит на часы: почти восемь. Скоро откроется посольство. Он выдыхает сквозь сжатые губы, размышляя о последствиях, если его план не сработает. Что тогда? Как ни больно ему признавать, о возвращении в Польшу не может быть и речи. Франция в руках нацистов, невозможно не только получить транзитную визу, сама идея остаться на месте тоже кажется невозможной. В Европе, находящейся под контролем стран «оси», для него нет безопасного будущего.
Адди дважды подумал, прежде чем подать заявление на бразильскую визу, поскольку поговаривали, что бразильский квазифашистский диктатор Жетулиу Варгас симпатизирует нацистскому режиму. Но ему уже отказали в визах в Венесуэлу, Аргентину и, после двух дней ожидания в очереди, растянувшейся вокруг квартала американского посольства, в США. У него больше нет вариантов.
Конечно, бегство в Бразилию будет означать, что между Адди и его семьей ляжет целый океан, и эта мысль бесконечно мучает его. Уже тринадцать месяцев он ничего не слышал от мамы из Радома. Он часто задумывается, дошло ли до нее хоть одно из его писем, сочла бы она обидой или предательством его план покинуть Европу. «Нет. Конечно нет», – уверяет он себя. Мама хотела бы, чтобы он выбрался, пока может. К тому же, в Бразилии он будет не более недосягаем, чем в последние несколько месяцев во Франции. И все-таки уезжать, не будучи уверенным, что родные в безопасности, кажется неправильным, ведь они даже не знают про его план и как с ним связаться. Чтобы успокоить совесть, Адди напоминает себе, что, если ему удастся получить визу – и благодаря ей постоянный адрес, – он сможет направить всю свою энергию на поиски семьи, как только устроится где-нибудь в безопасности.
Если бы только добыть бразильскую визу было проще. Его первая попытка провалилась. Он десять часов прождал под ледяным дождем около посольства Бразилии вместе с десятками других отчаянно стремящихся заполучить разрешение отплыть в Рио, только чтобы одна из сотрудниц Соуза Дантаса извиняющимся тоном сообщила, что визы закончились. Адди вернулся в хостел и следующие несколько вечеров провел, лежа без сна и размышляя о том, каким образом убедить молодую женщину сделать исключение, но по ее глазам было видно, что ничто не заставит ее нарушить правила. Ему придется обратиться к ее начальству, к самому послу.
Адди репетирует свою просьбу, трогая лежащую в кармане бумагу – удостоверение от польского посольства в Тулузе, дающее ему разрешение эмигрировать в Бразилию, если Бразилия сочтет его достойным визы.
– Monsieur Souza Dantas, je m’appelle Addy Kurc, – повторяет он себе под нос, жалея, что не умеет говорить на родном для посла португальском. – Plaisir de vous rencontrer
[48]. Вы чрезвычайно занятой человек, но, если уделите мне минуту вашего времени, я бы хотел рассказать вам, почему в ваших интересах выдать мне визу в вашу прекрасную страну.
