Чайник приветливо зашумел, стоило нажать на кнопку. Пакетики с чаем, любовно уложенные мамой в сумку, пачка сухих крекеров, и можно жить. Я успел залить кипяток в чашку, когда в коридоре раздался скрип замка, словно холостой выстрел в пустоту – не смертельно, но жутковато. Медленные, шаркающие шаги наполнили коридор, тетка приближалась, отрезая мне путь к побегу. Куда бы я ни метнулся сейчас, столкновения в коридоре было не избежать. Она еще немного повозилась за дверью, а потом распахнула ее и застыла на пороге.
Заспанная и медлительная, тетка была похожа на сову. Нет, не на живую птицу, на ее чучело, слепленное кое-как неряшливой рукой. Она кутала худые плечи в бордовый халат, настолько старый и замызганный, что бархат стал лосниться от времени и грязи. Скатавшиеся в колтун волосы тетка собрала на затылке, оголяя длинную шею, все в расчесах и царапинах. Можно было подумать, что кто-то напал на эту несчастную женщину, пытался задушить, но ее длинные пальцы с отросшими когтями, нервно шевелящиеся, будто живущие отдельной жизнью, говорили сами за себя. Если кто-то и царапал Елену Викторовну, то лишь она сама.
Мы уставились друг на друга. Нужно было что-то сказать, но слова застряли в горле. Тетка смотрела на меня широко распахнутыми совиными глазами. Вот-вот заухает, распушится и улетит в чащу.
– Доброе утро. – Звук наконец продрался через перехватившуюся страхом трахею.
Елена Викторовна молчала, она все никак не могла сфокусироваться, ее взгляд разъезжался, как поломанный объектив камеры.
– Я – Гриша. – Осторожное напоминание не должно было ее напугать, но тетка отступила в темноту коридора, скрылась из виду, зашуршала за дверью.
Я остался сидеть, чай остывал, нужно было уже выходить из дома, чтобы успеть к смене, но дорогу мне перекрыла полоумная родственница. Она все копошилась в темноте, судя по звуку, перекладывала какие-то пакеты, бурчала что-то под нос, кажется, скрипучую песенку, но мотив я никак не мог разобрать.
– Елена Викторовна?.. – Никаких резких движений, никаких громких окриков, покой и благодать. – Елена Викторовна, можно мне выйти?
Молчание, только шорох пакета.
– Вы не против, если я пойду? Мне уже нужно идти…
Равнодушный скрип, потом хруст, снова шуршание.
Я вылил недопитый чай в раковину, поставил чашку на край застеленного рваной клеенкой стола и осторожно выглянул в коридор. Тетка стояла напротив двери, продолжая смотреть в темноту безумной совой. В одной руке она сжимала пакет с печеньем – сдобные рыбки, посыпанные крупной солью, а второй утрамбовывала их в рот, методично, одну за другой. Щеки раздулись, по бархату халата щедро рассыпались крошки. Я проскользнул мимо, из последних сил стараясь не задеть ее плечом. Тетка не шелохнулась, только челюсти равномерно двигались, поглощая печенье.
Меня замутило. Я пронесся по коридору, дрожащими руками отпер дверь и выскочил наружу. Тетка продолжала стоять на своем месте, она и не собиралась прыгать на меня со спины, чтобы задушить или перегрызть сонную артерию, а потом искупаться в горячей еще крови. Ей было некогда, она ела сдобных рыбок.
4
– Ты бы умылся сходил что ли. – Нелепая в своей долговязости девица, смотрела на меня сочувствующе. – Что, ночка так себе выдалась?
Я успел только войти в дверь кафешки, а она уже накинулась на меня с расспросами. Кажется, вчера мы успели познакомиться, но имя ее я, конечно, забыл. Как и сам факт ее существования. Пока тяжеленые ноги несли меня к «Мистеру Картофелю» я только и представлял, что проведу первые полчаса смены в блаженном одиночестве и тишине. Но закуток кафешки уже кишел народом – повар раскладывал по судкам начинки, толстый менеджер задумчиво заполнял кипу бумажек, а вот девица шаталась без дела, ожидая первых посетителей. Ей было скучно. И тут пришел я.
– Савельев! – Она больно ущипнула меня за плечо. – Просыпайся давай!
На плоской груди болтался кривоватый бейджик «Зоя, ваш любимый официант», и россыпь значков. Девица проследила за моим взглядом и расплылась в довольной улыбке.
– Я только днем в этой дыре тусуюсь, а вечером у меня во Фрайдисе смена, там классно вообще.
Я поспешно кивнул, вдаваться в подробности и объяснять, что ни о каком Фрайдисе я не слышал, мне не хотелось. Прилипчивая Зоя начинала раздражать.
– Жрать хочешь, не? – спросила она и тут же заработала пару очков в моем личном топе. – К Ильичу сходи. К повару нашему, чего тормозок такой? – Развернулась, обдав меня волной приторного парфюма, и ускакала к кассе, донимать менеджера.
Ильич – бородатый, здоровенный мужик в заляпанном фартуке, протянул мне подгоревшую с одного бока картофелину, полил маслом, швырнул на нее шарик ветчины с сыром и отвернулся. Все это молча. Он определенно мне нравился. Пока я ел, менеджер закончил с бумажками и начал обход зала. Когда он добрался-таки до меня, картошка успела закончится, а фольгу из-под нее я скомкал и бросил в мусорку.
– Так. – Толстое пузо всколыхнулось, бейджик на увесистой груди сообщал, что менеджера зовут Максимом. – Подмети у входа и туалеты проверь, чтобы бумага была в каждой кабинке, понял?
Я кивнул.
– А еще столы. – От последнего слова я вздрогнул. – Да, столы протри. Если будут липкие – вылетишь отсюда.
Снова кивок, потупленный взгляд, мол, все понял, слушаюсь и повинуюсь. Полученная за вечернюю смену тысяча приятно грела карман, такими темпами я не только на еду заработаю, даже отложить смогу немного.
– Шевелись давай, – прикрикнул Максим, оборачиваясь. – Чего тормозишь?
Зоя за кассой ехидно фыркнула. Я пошел к туалетам. Не начинать же день с протирания столов, когда все ночь драил их во сне. Эта мысль показалась мне настолько смешной, что утро вдруг стало вполне себе сносным, как и вся моя новая жизнь.
К вечеру я не был в этом так уверен. Простуда билась во мне, заставляя тело покрываться липким потом, а руки дрожать. Голос сел, глаза стали красными, в носу свербело. Зоя, то и дело мелькавшая где-то рядом, сочувственно качала головой.
– Под ливнем что ли простыл? – Ее крупные, чем-то даже мужские пальцы, опустились на мой влажный лоб. – Пипец температурища, наверное. Тебе б в больницу.
Я только головой покачал, даже в нашем захолустье лекарства стоили целую прорву денег, болеть же в Москве – штука совсем уж гибельная. Да и толстый Максим стрелял в меня недовольным взглядом каждый раз, когда я сдавленно чихал в рукав.
– На вот леденечек, – вздохнула Зоя, протянула мне помятую конфетку и ушла принимать заказы.
Я сосал барбариску и мыл пол под ногами посетителей, сосал барбариску и в сотый раз за день протирал столы, сосал барбариску и менял бумагу в кабинках, предварительно пройдясь в каждом унитазе ершиком. Забитый нос в таком случае был даже плюсом. Мыть посуду мне не доверили, этим занималась старенькая казашка Зуля, тихая и печальная. Увидев мои страдания, она тайком налила мне в стаканчик чаю из своего термоса. Чай оказался травяной, очень горький. Но я поблагодарил и выпил. Зуля грустно улыбнулась мне и вернулась к своим судкам, благо посетили ели из пластиковых тарелок, пластиковыми же вилками, иначе маленькое тельце Зули однажды утром нашли бы погребенным под завалом грязной посуды.
