Здравствуй-здравствуй, мой хороший. Как ты? Мертвые сестры тебе докучают? Не страшись, они так же одиноки, как все мы, им и нужно-то самую малость – бутылка вина и горячее тело, готовое разделить ее надвое. Как поживает сумасшедшая Рута? Скоро ли соберется дождь? Безглазая Олли ждет его, изнывает без вестей от давней своей подруги. Когда ты отпустишь их, дом, когда позволишь отправиться дальше? Или ты – финал их истории, мрачный и пыльный, пустой и покинутый? Словом, такой, как они заслужили. Спит ли в своем кресле старая Нэнни? Не время ли рассказать ей, что она умерла? А может, она давно уже знает это, только не хочет бросать тебя, дом. На кого ей тебя оставить? Хозяйка полна гнева и тоски. Хозяин висит во тьме. Нора потеряна, ворон кружит над ней. Китти снова и снова убегает в сад, мокнет под дождем и готовится к смерти.
Кому нужен ты дом, если не мне? Видишь, я снова вернулся. Я снова здесь. Но это в последний раз. Я клянусь, что больше ты меня не увидишь. А я не увижу тебя. Я никогда больше тебя не увижу.
Дверь в детскую была приоткрыта. Через тусклый витраж пробивался приглушенный свет. Я постучал. Никто не отозвался, и я вошел. Тяжелые гардины заслоняли окно, но и сквозь них просачивались яркие солнечные лучи. Завтра настало, настало и утро. Только Норы в комнате не было. Пустовала кровать. Полог был убран, постель заправлена. На подушке, прикрыв стеклянные глаза, лежала кукла. Поздно. Слишком поздно.
– Девочку унесли в ледник, сын мой. Господь принял душу ее, тело мы предадим земле.
Как разглядеть тьму в самой тьме? Как почувствовать ее, как опередить? Из дальнего угла детской ко мне шагнула фигура. Ворон. Я тут же узнал его. Черное одеяние струилось по телу, будто поток воды. Белая полоска у горла лишь подчеркивала тьму, из которой он состоял. Холодный и властный взгляд прозрачных глаз не был ни оценивающим, ни яростным. Равнодушие. Так смотрят на жука, за секунду до удара.
– Ты пришел проститься?
– Да.
– Что ж, ты опоздал. – Холеные пальцы скрестились на груди, чуть выше распятия. – Но я могу исповедать тебя, сын мой.
– Не нужно. – Я отступил за порог, почти спасся, но ворон вскинул остро очерченные брови, и судьба моя была решена. – Да, конечно. Я исповедуюсь.
– Признать содеянное грехом, покаяться и осознать, вот что нужно тебе. Господь милосерден, он простит все, что достойно прощения.
Мы шли по коридору, и тьма сгущалась за плечами ворона. Сутана развивалась, окутывая мраком все, до чего могли дотянуться ее полы. Дом безмолвствовал. Дом боялся. И я вместе с ним. Ворон отпер тяжелую дверь и первым зашел внутрь. На пороге он задержался, бросил на меня ледяной взгляд и поманил за собой.
Тесная молельня с тремя рядами резных скамеек. Высокий алтарь вздымался над ними. Стоило ворону подняться на первую ступень, как все вокруг стало несущественным и малым. Только черная тень в самой тьме. Только высокий алтарь и распахнутая книга на нем. Я ждал, что ворон начнет молиться, но он лишь зажег три свечи, одну за одной, и вернулся ко мне.
– Я сяду здесь, а ты опускайся передо мной, и мы будем говорить.
Колени ударились о холодные доски пола. Ворон взял мои ладони в свои и задумчиво покачал головой.
– Вдыхай глубже, сын мой. Ты боишься, но мы под защитой Господней. Чувствуешь? Сладкий ладан, горький дым. Мягкий воск, неподатливая медь. Праведный я, грешный ты. Праведный Бог, грешный я. Нечего бояться, все уже свершилось. Так расскажи мне, в чем твой грех.
– Я не грешил. – Губы пересохли, чувствовать на себе пристальный взгляд холодных глаз ворона было невыносимо, пальцы подрагивали в его ладонях.
– Ты лжешь мне. Мы начнем сначала.
Первая свеча зашипела и погасла. Свет потускнел, тьма клубилась вокруг нас, защищенных слабым огнем.
– В чем твой грех?
– Я был с той, с кем не следовало.
– Что она просила взамен?
– Ничего.
– Ты лжешь мне. Мы начнем сначала.
Средняя свеча зашипела и погасла. Молельня погрузилась в полумрак. Ворон сжал мои пальцы, они жалобно хрустнули.
– В чем твой грех.
– Я был с той, с кем не следовало.
– И что она просила взамен?
– Защитить ее…
По лицу ворона пробежала тень. На мгновение четкие линии исказились, даже волосы, аккуратно зачесанные назад, встали дыбом и тут же опали на высокий лоб, оголяя две залысины по его бокам. Я бы засмеялся от этой внезапной мелочи, мигом превратившей черного ворона в мужчину, перешагнувшего первую черту зрелости, но ледяные глаза сверкнули из-под упавших прядей, и я застыл, покорный и смиренный.
– От кого же ей требовалась защита?
– Я не знаю.
Рывком он подтянул меня ближе, колени подломились, и я ткнулся лицом в темную ткань сутаны. От нее пахло ладаном, дымом и мокрыми перьями. Последняя свеча скорбно шипела, угасая.
– Ты лжешь мне. Мы начнем сначала. – Голос больше не принадлежал человеку, это хищный ворон каркал надо мной, пророча гибель всего, что мне дорого. – Ты – проклятый грешник, сорвал плод, что предназначался мне Господом. Так говори же! Говори, пока я не задушил тебя, от кого она искала защиты?
Он вскочил на ноги, потянул меня за собой. И мы застыли друг перед другом. Мое тяжелое дыхание и его раскаленный до бела гнев.
– Отвечай! Кого она боялась? Почему отдалась тебе, грязный мальчишка? – Ворон навис надо мной, ворон был готов выклевать мне глаза, как только я дам ответ, в который он поверит. – Почему она просила защиты? Почему? Почему? Кто страшил ее? Кого она боялась?
Свеча умирала незамеченной. Последняя, третья из зажженных вороном. Погаснет она, и молельня погрузится во тьму. Весь дом снова станет тьмой. Я успел изучить его таким – спящим так крепко, что сон его близок к смерти. Я извернулся в лапах ворона. Фитилек вздрогнул.
– Вас, – ответил я темноте. – Она боялась вас.
Ворон вскрикнул, остро, пронзительно, как раненная птица. И в этот миг я побежал. Обогнул его, выскочил в коридор и ринулся к детской. Захлопнув дверь, я понял, что никто за мной не гонится. Ворон остался во тьме молельни, гневаться и бесновать, дышать ладаном и обвинять во лжи каждого, кто не стерпит льда его глаз.
Ковер глушил мои шаги. Я подошел к кровати, подхватил куклу и прижал к груди. Сквозь портьеру томительно пробивалось солнце, я потянулся и сорвал тяжелую ткань. Она опала, но за ней скрывался еще один слой, дом не хотел, чтобы солнце мешало ему скорбеть.
Уходя, я набросил сорванную портьеру на кукольный домик. Никто больше не станет играть с тобой, милый друг, так спи же. Пусть тебе приснится мир, в котором маленьких девочек не уносят в ледник по приказу черного ворона.
***
Мы с куклой вышли из детской и плотно прикрыли за собой дверь. Мне оставалось еще одно, последнее обещание. Хозяин злобно щурился с картины. Я так и не вернул ему свечу, но он, кажется, привык к мраку, и не таил на меня обиды. Мы помолчали немного все трое – хозяин дома, кукла и я. Мы молчали о Китти, мерзнущей среди мертвого льда. Мы молчали о Нэнни, истлевшей до самого основания. Мы молчали, опасаясь, что во тьме нас отыщет хозяйка.
