– Да что не так?
В темноте я не видел слез, но сразу понял, насколько все плохо. Зоя начала поправлять сбившуюся юбку, из выреза полосатой кофточки выглядывала грудь – понурая и грустная, как и ее обладательница.
– Все так! Ты замечательная… – Я был у выхода, осталось только нащупать ручку. – Это я… Ну, знаешь, бывает такое, когда перенервничаю.
– Заткнись, а! – Зоя вскочила, лицо исказилось, в гневе оно утратило последние крохи привлекательности. – Сраный педрила, так бы и сказал, что не стоит на меня, я бы не пыжилась!
– Зой, погоди…
– Да пошел ты! – Она подошла ближе и с нескрываемым отвращением отерла ладонь о мою футболку. – Пошел. Ты.
И я пошел. Выскочил на воздух и зашагал куда подальше, лишь бы ни секунды больше не находится рядом с ней, пылающей гневом, обидой и стыдом. Слова извинения застряли в горле, сразу и не поймешь, что сдерживают они – смех или слезы. На самом деле, мне некуда было идти. Сумка с вещами осталась в берлоге Елены Викторовны, но возвращаться туда было страшно до какого-то парализующего ужаса. Вдруг она стоит у двери, ожидает меня, покачивая в пальцах поясок халата? Что не так с этим миром? С городом этим? Откуда на мою голову взялись спятившие, оголодавшие без человеческого тепла женщины, готовые на все, лишь бы согреться?
Их тела – обнаженные, спрятанные обрывками одежды, мертвые, живые и застывшие посередине, смешались в одно, и я уже не мог разобраться, кто бежал за мной по темному коридору, кто поил вином, кто тянул на скользкий диванчик. А главное, зачем они делали это со мной? Со мной! Да я первый раз поцеловался в конце десятого класса! С двоюродной сестрой! У нее с младенчества легкая форма ДЦП и косоглазие!
Ноги дрожали, я присел на край скамейки и только потом понял, что сижу у подъезда теткиного дома. Все решилось само собой. Переждать ночь, пересилить ее, забрать вещи и уехать к маме. В тишину и глушь. Туда, где я никому не нужен.
Мама отозвалась на первой ноте первого гудка.
– Гриша!
– Мам, я возвращаюсь завтра, – сказал, как в омут шагнул, раз и пути обратно не стало.
Тишина. Чуть слышный шум телефонной линии.
– Не нравится мне тут, мам. Не мое это.
– А учеба, сыночек, учеба как?..
– Можно и заочно учиться.
– Армия… Армия же…
Я помолчал, собираясь с мыслями. Решение всегда было на поверхности, а мы отворачивались от него. Сделать вид, что я подхожу для службы, всегда было легче, чем признаться, что нет.
– Мам, я же… болею. Сама знаешь, я… не здоров. Мы пойдем к врачу, и меня не призовут.
Она сдавленно охнула, начала бормотать что-то несвязно, но быстро успокоилась.
– Да, сынок. Да, возвращайся.
Вот мы и признали, что странную свою болезнь я так и не перерос.
– Хорошо, мам. Я приеду. Завтра увидимся, значит…
Я уже почти нажал на отбой.
– Она же рассказала тебе, да, Гриш? Сказала, что я скинуть тебе приехала… Убить, отдать, только бы избавиться.
– Да. – Язык распух, нехотя шевелился во рту, и сам я налился тягучей жижей. – Но это ничего.
– Она забрать тебя хотела. Денег мне дала.
– Ничего, мам. Ты же передумала…
– Это она меня выгнала. Я бы осталась. Я бы тебя оставила, сыночек. Ты не нужен был, я не хотела… – Она бормотала, углубляясь в себя, как заходят в стоячие воды. – Я же тебя случайно, я же забыться… Я же не думала. А тут ты, и поздно уже, не рассосалось само… Нет, не рассосалось.
– Мам, не надо.
– А она мне, мол, я заберу! Пусть мой будет. А я что? Это лучше, чем убить! Лучше, чем сбросить, Гришенька, ведь лучше? Да?
– Да.
– Мы так жили хорошо… Но ведь она ненормальная, сынок! Все бродит, бормочет все, я боялась ее, Гришенька, и любила. И боялась. Как ни зайдешь к ней, сидит у зеркала, босая, халат распахнутый… И гладит себя, и чешет, и стонет. – Замолчала, перевела дыхание. – А как насмотрится, так хорошо с ней тогда! И добрая, и ласковая, и подарочки мне покупает, и пинеточки идем выбирать…
– Мам, ты бы пошла водички попить, а? – Я старался не вслушиваться в ее бормотание, вокруг меня сомкнулась летняя ночь, упоительная в своей прохладе, и это было куда важнее припадочного шепота на том конце трубки.
– Это я виновата, что она меня выгнала. Все хотелось в зеркало самой посмотреться, во сне даже видела, как подхожу к нему, ткань белую в сторону тяну, а там в отражении – я. Только другая. Не беременная, счастливая, за Гошенькой моим замужняя. – Истерично всхлипнула, задышала быстро и отрывисто. – Я и пошла, она убежала куда-то, а я пошла. Белая-белая занавесочка была, скрипела в пальцах. Никогда такую чистоту не видела… И на пол ее, к ногам ее. Лишь бы на себя посмотреть. Не успела я, Гриш… Ленка прибежала, оттолкнула меня, исцарапала и выгнала.
Сквозь гул в ушах, я почти не слышал, что она говорит. Но нутром чуял, сказанное важно, на самом деле важно. Возможно, первый раз за долгие годы мама говорит мне, что-то стоящее. Но разобраться в ее словах не получалось. Тело размякло, голова отяжелела. Лоб пылал, и жар стекал с него вместе с ледяным потом. Пальцы сами потянулись к кнопке отбоя.
– Я из поезда позвоню, мам.
– Мне оно снится до сих пор, Гришенька, – вместо прощания прошептала она. – Ты только не ходи, не смотрись в него. Не ходи, сыночек. Не ходи…
Я и не собирался никуда идти, мам. Куда бы ты ни посылала меня, от чего бы ни отговаривала. Я бы так хотел просто переждать короткую летнюю ночь на скамейке, а утром уехать домой. И до конца жизни делать вид, что в столице не бывал. Но по другую сторону моего сна солнце вовсю проливалось лучами через пыльные окна дома. И я не мог исчезнуть, не попрощавшись.
Каждый шаг по лестнице отдавался во мне приглушенной вспышкой страха. Но я забирался все выше и выше. На пятом этаже меня ожидала трухлявая дверь теткиной берлоги. Я потянул ручку, заперто не было. Не было и Елены Викторовны. Только вещи, раскиданные по полу, только горстка рыбок и распахнутый портфель. Я скользнул в свою комнату, наскоро запихал пожитки в сумку, бросил ее у двери и рухнул на тахту.
Сколько времени нужно, чтобы на век попрощаться с той, которой не существует? Нет, не так. Сколько времени нужно, чтобы на век попрощаться с той, лучше которой не существует? Метро открывалось через три с половиной часа. В запасе для сна у меня было сто восемьдесят минут. Я выставил время на будильнике, растянулся на тахте, прижался лбом к стене и медленно выдохнул.
Тетка безмолвствовала. Время утекало. Нора ждала меня. Иного не существовало.
13.
Я знал, где окажусь. Все было просто и понятно. Открыть глаза, вдохнуть знакомый мрак коридоров, провести пальцами по влажной стене, приветствуя дом.
