Я вскочил, покачнулся, но сумел переступить через бортик и оказаться на полу – дрожащий и околевший за время, проведенное на самом дне. Ванны и своих воспоминаний. Со мной определенно происходила какая-то неведомая жуть. Чем больше я сопротивлялся сну, тем сильнее мне хотелось спать. Натягивая на себя отвратительно несвежие трусы и майку, я засыпал. Поднимая с пола пыльные джинсы, вытряхивая из карманов наличку, я засыпал. Я дремал, пока брел по коридору в сторону кухни, мимоходом швырнув и джинсы, и мелочевку на свою тахту – она призывно манила меня тишиной и уютом, но я не поддался. На кухне меня не смог взбодрить ни крепкий чай, ни осточертевшие галеты, и я пошел обратно, аккуратно переступая через разбросанные по полу вещи Елены Викторовны.
Берлога тонула в сонной тишине. Нужно было выбираться из нее, бежать на волю, чтобы прохладный воздух выдул всякую дурь. Но с мокрых волос на шею стекали струйки воды, спина покрывалась от них гусиной кожей. Я задрал футболку, обмотал ее вокруг головы и осторожно присел на край тахты. Только дождаться, пока обсохнут волосы. И сразу, сразу же на волю. Спуститься с настоящей лестницы, выйти из настоящей двери на настоящую улицу. Купить кофе на вынос с какой-нибудь булочкой, пройтись по округе, разглядывая прохожих – настоящих людей! Потолкаться с ними в очереди, постоять в толкучке на остановке, послушать, что говорят они, посмотреть, как шевелятся их губы, случайно толкнуть кого-нибудь локтем, тут же просить прощения, улыбаться, сохраняя в памяти это теплое прикосновение живого к живому.
А ближе к ночи встретиться с Зоей, может даже цветов ей купить. И поцеловать. Обязательно поцеловать. Самому. Крепко, долго, без глупых трепыханий. Сделать это уже. Все сделать. Прямо сегодня вечером. Чтобы стыдный пульс в низу живота перестал мучительно томиться, поднывать, увлекая в полудрему, в мутный водоворот сна, где холодные сильные бедра стискивают меня, а острые соски трутся о грудь, и нет сил признать, что все это – не взаправду.
Я почти уже видел букетик, что куплю в ларьке у метро. Пять роз – длинные стебли, бархатные бутоны, капельки воды между складочек лепестков. И никакой обертки, это удешевит и без того дешевое. Просто цветы. В знак примирения. Ни к чему не обязывающий букет. Пусть сама решает, что будет дальше. Ведь зачем-то же она зовет меня встретиться, значит, есть шанс снова оказаться в парке. Низкая скамейка, сухие губы, главное, не тупить. Не тупить. Не тупить…
Первому взять ее за руку, потянуть к себе, смотреть серьезно, но бесстрашно, чтобы она заразилась этим самым бесстрашием, чтобы решила пойти дальше глупого поцелуя в глупом парке. Потому что сам я уже решился. Осталась самая малость – пяток роз, ее ладонь в моей, серьезные глаза, смазанная улыбка, первое слово, что-нибудь небрежное, и она обязательно ответит. Она меня не подведет.
– А я все думала, придешь ли ты… – Нора смотрела на меня снизу-вверх, улыбалась робко, на щеках пылали засохшие слезы. – Китти совсем плоха, жар не спадает, послали за врачом, а приехал пастор… Теперь он кружит надо мной, как ворон. Черный, хищный, оголодавший в пути.
Я отшатнулся, под ногами скрипнула ступенька. Нора грустно покачала головой – мягкие кудри растрепались, выпали из прически на плечи.
– Мы вечно встречаемся с тобой на бегу. То я спешу наверх, то ты уходишь вниз. Будто бы мы из разных миров с тобою. Два призрака, мимолетные тени… Порой мне кажется, что я выдумала тебя в час тоски по дружескому плечу.
Она. Выдумала. Меня. Все это давно уже перестало казаться милым развлечением. Я попятился назад, между нами выросла еще одна ступень, теперь я видел, как аккуратно Нора разделила волосы на строгий пробор, сверху ее макушка была совсем детской и трогательной. В сердце защемило.
– В доме чураются меня. Старая Нэнни отказалась выпить воды из бокала, что я подала ей. – Нора всхлипнула, но сдержалась. – Остальные так и вовсе делают вид, что меня нет, совсем нет. А потом смеются за спиной. Злые, гадкие ведьмы! – Маленький кулачок с силой ударил по иссохшимся перилам, я увидел, как острая щепка впилась в нежную плоть, но Нора даже не заметила этого. – А теперь ты! Даже ты бежишь от меня, будто я чумная! Будто я нарочно выгнала Китти из дома, чтобы она простыла и умерла…
– Это не так…
– Почему же тогда ты не обнимешь меня? Почему не скажешь, что подумал о моих словах?.. Разве многого я просила? Лишь представить, какого это – сбежать из дома, который покинул и хозяин его, и Бог…
Она поднялась на следующую ступеньку и застыла, напряженно всматриваясь в меня, ожидая прямого ответа. Отчаявшаяся, а потому отчаянная. Маленькая, тонкая, но решительная. Окончательно и бесповоротно несуществующая. Если бы я только мог сбежать с ней! Но все что было в моих силах – сбежать от нее.
– Нора… – Омертвевшие губы не желали слушаться.
Ее нежные пальчики легли на них, не давая мне закончить фразу, конца которой я и не успел придумать.
– Соври мне, – попросила она, слезы покатились по высохшим руслам своих предшественниц. – Скажи, что мы убежим. Ну!
– Мы убежим.
– Скажи, что защитишь меня от любой напасти. Скажи, что любишь и не отдашь никому.
– Никому.
– Скажи, что завтра к утру мы станем свободными.
Я молчал. Я больше не мог врать ей, шевеля губами под влажными пальцами, на вкус они были сахар и соль. Мне хотелось проснуться так же сильно, как не просыпаться больше никогда.
– Скажи, что завтра к вечеру мы станем свободными! – Нора отдернула руку, поднялась на еще одну ступень и жарко зашептала мне на ухо. – Иначе я пойду служить тому, кто черен, хищен и голоден. Он звал меня с собой, обещал укрыть под смоляным крылом от горестей и молвы. Я соглашусь, видит Господь, соглашусь, и пойду с ним, и буду той, которую он хочет. Мне простят Китти, он скажет им, и мне все простят. А ты никогда больше меня не увидишь.
Ее голос раздавался в моей голове, я видел ее сквозь опущенные веки, она требовала ответа, ради него она была готова впиться в меня голодным ртом, лишь бы я говорил то, что так хотелось ей услышать.
– Скажи, что завтра к утру мы будем свободны!
Между поцелуями я сумел лишь глотнуть воздух и на выдохе прохрипеть:
– Завтра к утру…
О, Нора, ни завтра, ни утро никогда не наступят для нас с тобой в один и тот же миг.
– Мы будем…
Я могу сказать тебе все, что ты пожелаешь, но слова эти не стоят и ломаной монеты. Они – воздух, что я выдыхаю тебе в лицо. Они – сон, и ты – сон, и твои поцелуи, и мои обещания.
– Свободны.
Это я свободен, Нора. Это я волен проснуться сейчас, я точно знаю, что волен, – граница сна стала нитью, натянутой между нами. Оттолкни я тебя, и все закончится. Исчезнешь ты, а я проснусь и пойду покупать цветы той, что существует на самом деле. Но целуй меня, Нора, ты – сон, который учит меня врать женщине ради ее поцелуев.
Она первой опомнилась, попятилась назад, пряча пылающее лицо во тьме лестницы, но ее протянутая ко мне ладонь призывна зависла в воздухе.
