Ее бормотание сводило с ума. Ладно, хорошо, с ума я сошел куда раньше, но тонкий голосок, неразборчиво шепчущий в темноте, отдавался во всем теле ноющей болью, будто гнилой зуб. Не слушать же его не получалось – шепот лился сразу со всех сторон, как если бы сам дом доверительно делился со мной секретами.
– Тут висит папенька. – Китти коротко вздохнула. – Он в последнее время всегда не в духе, смотрит так зло, что душа убегает в пятки… Я решила, ему одиноко висеть в темноте, мне пришлось украсть у старой Нэнни свечу для него… – Еще один быстрый взгляд через плечо. – Но вижу, вам она будет нужнее.
Капля воска стекла по моему запястью.
– Я могу вернуть ее…
– Нет, оставьте. Папенька привык к темноте. Иногда мне кажется, что он ее и породил. И тьма приходится мне старшей сестрой. – Китти пожала плечиками. – А вот и старая Нэнни. Она мертва так давно, что высохла вся, до самой тени. Если пойдете поклониться ей, то передайте… Ах, да ничего не передавайте. Я сама к ней скоро приду.
Девочка больше не казалась мне маленьким ребенком. Она роняла слова – скупые, тревожные, как умеют лишь те, кто прожил свой век, полный горестей. Оттого смотреть, как тянутся пухленькие ручки Китти к очередной комнате, слышать, как раздается ее детский голосок, было невыносимо.
– Вам хочется уйти, верно? – Не оборачивая грустно спросила она. – Но подождите еще немного, я не задержу вас. Осталось две комнаты. Верите? Давайте считать вместе! – Ее смех пробрался мне под кожу ледяными иголками. – Первая – спальня матушки, как я люблю заходить туда! На столике у большого зеркала лежат ее гребни и ленты, бусики спрятаны в старую шкатулку, хрустальные флаконы пахнут маминой кожей… Или это мамина кожа пахнет ими. Матушка сейчас лежит в ванне – вода холодна и черна. И матушка ей под стать. Не ходите туда, не будите спящего гнева.
Мерзлые иголки прошли через кожу и увязли в мякоти, я почти не дышал, но не чувствовал жажды воздуха. Тьма обнимала меня, и я почти уже отдался ее власти.
– А вторая комната пуста. Она ожидает гостя. Кто-то высокий и холодный придет сюда, разложит черные одежды, встанет на колени и долго будет молиться тому, кого здесь нет. – Китти наклонилась к домику. – Как жаль, что гость меня не застанет. Я любила гостей.
– Ты снова сбежишь?
– О, я и правда сбегу из дома, вы правы! Так далеко, как не бывала еще ни разу. – Она запрокинула голову, взмахнула руками, словно собиралась обнять тьму перед собой. – Я попрошу вас об одной услуге, вы не откажете мне?
Я покачал головой, девочка не могла увидеть этого, но тут же счастливо засмеялась.
– Зря я прогоняла вас, вы хороший… Когда придете в следующий раз, отнесите куклу папеньке. Он вспомнит ее, я верю, что вспомнит. – Она поднялась на ноги и начала отряхивать платьице.
– А Нора? Ты обещала, что покажешь мне, где она.
– Норы нет в доме. Сейчас нет. Уходите и вы… – Ее темные блестящие глаза смотрели на меня с усталостью древней старухи. – Вы молодой и живой. Что вам Нора? Что вам все мы? Идите своей дорогой. Найдите свой дом.
– Мне нужна Нора. – Я шагнул ближе. – Ты обещала мне! Где она?
Свеча полыхнула в моих руках, не будь все это сном, то на ладони бы остался ожог. Девочка отступила, отвернулась, спрятала лицо в ладошках.
– Ее комната на самом нижнем этаже. Главная лестница, поворот направо, вторая дверь. Но не ходите туда, я молю вас… Не ходите.
– Почему?
– Норы нет в доме, я не лгу вам. Ее комната пуста, весь этаж тонет во тьме. И никто не защитит вас от тварей, живущих там. Сестрам-служанкам голодно и тоскливо. Им будет достаточно одного лишь взгляда, чтобы навеки пленить вас, одного лишь прикосновения, чтобы лишить всяких сил. Уходите, прошу вас…
– Китти!.. – начал я, но в эту же секунду по телу девочки прошла болезненная судорога, она охнула, сжалась, а когда ее тело расслабилось, я сразу понял, что беседа закончена.
Передо мной снова стоял пятилетний ребенок. Пухлые губки округлились, глаза смотрели рассеянно, она присела на корточки, подняла с пола куклу и тут же начала играть с ней, лопоча что-то неразборчивое. Для Китти меня больше не существовало.
Я прикрыл ладонью огонек свечи и вышел из комнаты, не оборачиваясь.
Главная лестница, нижний этаж. Главная лестница. Нижний этаж. Ноги сами несли меня по коридору мимо двери, ведущей в кладовую, мимо бархатных занавесей, мимо молчаливых портретов на стенах. Лестница с деревянными балясинами, ступени, обитые затоптанным ковром. Я уже был здесь, пропахший пылью и лавандой, потому шел в темноте точно зная, куда иду.
Ладонь скользила по гладким перилам, и я начал спускаться, ведомый ею, как на эскалаторе, когда рука едет чуть быстрее остального тела – она уже почти да, а ты еще совсем нет. Я задыхался, хоть и не бежал, я слышал, как гудит во мне кровь, гонимая сердцем, это было похоже на звук, с которым несется по трубам кипяток. Быстрее! Еще быстрее!
Только во сне сознание способно перепрыгивать через длящиеся, чтобы скорее приступить к искомому. Я не сумел отследить секунду, когда покачнулся на последней ступени и шагнул во тьму еще большую, чем была до того. Хотя казалось, куда еще темнее? Куда еще жутче? Но было куда.
Свеча обреченно мерцала, готовясь потухнуть. Но и это меня не остановило. Ведь я уже слышал шаги, я слышал шелест платьев, тонкий перестук каблучков, грудной смех и звон бокалов. В ноздри ударил тяжелый винный дух, смешанный с чем-то запретным, сладким, вяжущим рот. Я еще не увидел их, но уже точно понял, какие они. Тело напряглось, предвкушая встречу.
Первой меня заметила та, что еще не скинула платье. Она выскочила из распахнутых дверей, смахнула спутанные волосы с потного лба и собиралась тут же броситься назад, туда, где все уже начинало случаться, но почуяла меня и застыла в пол оборота.
Я еще мог сбежать, ноги налились давно забытой пружинящей силой, ее хватило бы, чтобы взобраться по лестнице. Я точно знал, что за мною они не последуют. Но от нее – потной, горячей, с расстегнутым до половины корсетом, пахло так упоительно грязно, так невыносимо горячо, что я сам шагнул к ней, словно бы подтверждая, что отдаюсь без всякой борьбы.
Она как в танце повела плечами, гибкая, порывистая, скользнула ко мне, приблизилась, застыла, рассматривая. Темные провалы глаз блестели масляно и жадно. Я чувствовал на себе ее взгляд – оценивающий, внимательный, голодный. Свеча потрескивала, затухая. Когда на кончике фитиля повисла последняя капелька света, та, что еще не скинула платье, обхватила длинными пальцами мое запястье и потянула на себя – огонь не смог осветить ее лица. Она приоткрыла рот и затушила свечу влажным языком.
Ослепленный кромешной тьмой, я услышал только, как зашуршало платье, как опало оно к ногам. Мертвая свеча выскользнула из рук. Раздался топот голых пяток по старому полу. Остальные высыпали в коридор, стоило свету погаснуть.
Я не мог разглядеть их, но чувствовал, как жадно ощупывают меня их длинные пальцы. Я не слышал дыхания, но их смех и стоны оглушили меня. Та, что уже скинула платье, первой прикоснулась ко мне – ее острый ноготок прочертил на щеке линию от скулы к подбородку, я почувствовал, как по холодной коже потекла раскаленная кровь, а следом за ней поспешил влажный ледяной язык.
