– Нора? – Пересохшие губы слушались с неохотой.
Тьма насмешливо всколыхнулась, мол, глупый-глупый, нет здесь Норы, ее вообще нет, а скоро и тебя не станет, не топчись на пороге, заходи, коль пришел. Что-то мягко, но властно, подтолкнуло меня в спину, я пошатнулся и чуть было не упал. Пара шагов, ноги тут же утонули в ворсе ковра. Свеча скорбно моргнула, но не потухла, только стала еще слабее. Не дыша, я заслонил ее свободной ладонью, убаюкал, как живую кроху, огонек потянулся ко мне – он сам искал защиту. Так мы и замерли у порога детской, окаменевшие от страха.
Нежный балдахин во тьме казался иссиня-черным. Скорбным пологом он укрывал кроватку Китти. Ни единого звука не проникало из-за него, но мысль, что девочка лежит там, смотрит мертвыми глазами в потолок, холодная и влажная, как все вокруг, не отпускала. Нужно было проверить, прямо сейчас подойти туда, отдернуть балдахин и увериться, что Китти в кроватке нет. Только как сделать это, если заледеневшее тело не желает слушаться, а только стоять в дверях и дышать в половину вдоха?
Но стоило мне решить – нет уж, никуда я не пойду, хватит с меня жути этой, хватит я сказал! Как тьма за спиной шумно всколыхнулась, от ее затхлого дыхания зашевелились волосы на макушке, и я шагнул к кровати, осознавая наконец, что мои решения никого здесь не волнуют. Темная ткань балдахина на ощупь оказалась именно такой, как я и думал – влажная, чуть скользкая от сырости, абсолютно неживая. Я дотронулся до нее кончиками пальцев, свеча плакала воском на запястье другой руки, но боли я не чувствовал, один лишь страх, вязкий и густой.
– Китти, – позвал я, надеясь, что девочка услышит меня и первой откинет полог, улыбнется сквозь сон, может, испугается или даже заплачет, плевать! Лишь бы не мертвый взгляд холодных глаз, лишь бы не он, только бы не…
Ноги обмякли, тело сотрясалось дрожью, я закричал бы, но голоса не было, был только задернутый балдахин и мои онемевшие пальцы. Тьма обступала, подбираясь все ближе к огоньку, еще секунда, и сомкнется на фитиле, и наступит вселенское ничто. Я точно знал, сердце остановится в тот же миг, как потухнет свеча, потому схватился за ткань и одним рывком потянул ее в сторону.
Кроватка была пуста. Смятое покрывало, раскиданные подушки, среди них забытая тряпичная кукла с бледным фарфоровым личиком. И никакой Китти. Ни живой, ни мертвой.
В носу защекотало – то ли рассмеяться, то ли зарыдать прямо тут, размазывая сопли облегчения по щекам. Больше всего меня позабавила кукла – ее мертвые глаза и правда смотрели в потолок, как я и представлял себе, обмирая от ужаса. Вот же гребанная любовь к деталям! Подсознание заполнило ими все, даже кромешную тьму и жуть. Мерцание огонька поблескивало на выкрашенных в розовое фарфоровых щечках, и я почти уже решил забрать куклу с собой, может, в этом и есть смысл сна – собрать вещицы, раскиданные по пустым комнатам, а когда наберется вся коллекция, то игра, затеянная тьмой, закончится, а я проснусь, живой и невредимый. Наощупь кукла оказалась мягкой, но такой же сырой, как все вокруг. Я поднес ее поближе, чтобы рассмотреть рисунок на смятом платьице, когда свеча затрещала, предупреждая меня, но было поздно.
– Оставьте ее, она моя! – Тонкий голосок раздался из-под моего локтя, я дернулся, выронил куклу и в секунду оказался у противоположной стены.
Китти стояла у края постели, теребила в маленьких пальчиках балдахин и смотрела на меня влажными глазами.
– Этой моя кукла, ее подарил мне папочка, – проговорила она, наклоняясь за игрушкой. – Я не отдам вам ее, не просите…
– Она мне не нужна, – сумел прохрипеть я, пятясь к выходу. – Извини, я не хотел тебя расстроить.
– Зачем вы к нам ходите? – Китти дернула куклу за длинный локон и прижала ее к животу. – Вы чужой, вам не нужно быть здесь.
Дверь была все ближе, под ноги постоянно попадались раскиданные игрушки, ковер стал топким, только наступишь, тут же увязнешь по щиколотку.
– К кому вы приходите? – Девочка уже кричала, побледнев от злости. – За кем вы идете? Отвечайте! Сию минуту, я приказываю вам!
Кукла выскользнула из детских рук, Китти перешагнула через нее, бросилась к двери и осталась там.
– Мне нужна Нора. – Я поднял свечу, чтобы свет упал на девочку, но ты попятилась, закрывая лицо рукой. – Ты знаешь, где она?
– Нора – гадкая, лживая тварь, – прошипела Китти, отходя все глубже во тьму. – Вы не найдете ее здесь, Норы нет в доме, нет… Совсем нет…
Голос ее ослаб, она больше не преграждала мне путь. Сгорбившись, Китти медленно потащилась в самый темный угол, на ходу она подняла с пола куклу и поволокла ее по полу за тряпичную ножку.
– Где же она, если не здесь? – Мой вопрос заставил девочку остановиться.
Она вздохнула, пожала поникшими плечиками, но все-таки обернулась.
– А где бываете вы, когда не бываете тут? А где бываю я, когда меня здесь нет? А куда пропал папочка, если я не могу найти его… Никак не могу.
Ее маленькое горестное личико сморщилось, слезы покатились по щекам – крупные, как жемчужины.
– Я не знаю, где твой папа, – только и сумел ответить я, чувствуя, как тошнота поднимается к горлу от таких вопросов.
– Никто не знает. – Китти отпустила куклу, та снова оказалась на полу. – Подойдите, я все покажу. Вы сами увидите, что Норы нет здесь…
Она обогнула кроватку и замерла у кукольного домика, залитого самой непроглядной тьмой. Я не решился приблизиться, но Китти этого и не заметила. Она поднялась на носочки и ткнула пальчиком в комнату верхнего этажа:
– На чердаке живет сумасшедшая Рута. Она пишет и пишет на стенах углем, но когда идет дождь, вода протекает сквозь крышу и смывает каждую букву, каждое слово, каждую угольную черточку, и сумасшедшая Рута начинает сначала. Угадайте, что делает она, когда начинается дождь?
– Плачет?
– Ну что вы? Она смеется, она танцует, и нет в мире никого счастливее, чем сумасшедшая Рута в ночь, когда идет дождь. – Китти помолчала и принялась ощупывать комнаты второго этажа. – Вот, посмотрите, под чердаком сумасшедшей Руты живет безглазая Олли. Ее каморка так стара, что весь потолок давно прогнил. Комната эта заставлена тазами и ведрами. Если бы вы вошли туда… О, вы не сумели бы сделать и шага, уж поверьте мне, я пыталась. Там сыро и грязно, и стены покрыты плесенью. Но когда идет дождь и смывает каждую букву, каждое слово, каждую угольную черточку, написанную сумасшедшей Рутой, безглазая Олли собирает воду, что течет с потолка, и умывает слепые свои глаза. Угадайте, что делает она, когда угольные воды наполняют пустые глазницы?
– Смеется и танцует?
– Ну что вы? Она плачет. Ведь нет печальнее истории, чем та, что написана сумасшедшей Рутой на стенах чердака. – Китти задумалась. – Может, только их собственная.
Я не смог найти слов, чтобы ответить ей. Свеча роняла восковые слезы, и они падали рядом с осевшей на пол девочкой.
– Вот здесь сейчас мы, – продолжила Китти. – Вы держите свечу, я сижу на коленях. Кукла лежит на полу. Вы скоро уйдете, а мне следует вернуться в угол. – Она доверительно понизила голос. – Я убежала в сад, не спросив разрешения у матушки, и была справедливо наказана ею. Но вы же не расскажете никому, что я снова веду себя как глупая нищенка? – Бросила на меня пытливый взгляд и расплылась в улыбке. – Да, вы сами знаете, как упоительно поступать наперекор… Вы меня не выдадите, точно-точно.
