– К кому вы? – не отставал он.
Я попытался его обогнуть, но старик проворно преградил мне путь. Кивок в сторону обшарпанной двери Елены Викторовны дался нелегко, но я его сумел. Получилось не слишком впечатляюще, только старику хватило и этого.
– Сразу видно – родственнички, – брезгливо ощерился он, сверкнув стройным рядом передних зубов вставной челюсти.
Шагнул в лифт, двери с лязгом сомкнулись. А я так и не смог понять, что чувствую в ответ на брошенное им оскорбление. Как вообще могло случиться, что за четыре коротких дня я успел по виду приблизиться к жалкому состоянию своей сумасшедшей тетки? Бред какой-то. Глупость несусветная. Вот же я! Молодой, здоровый, сильный! Закончил школу, поступаю в ВУЗ. Просто устал и простудился. Ерунда, пройдет. Главное выспаться как следует.
С мыслями об этом я вошел в квартиру, уже не удивляясь могильной тишине ее коридоров и захламленных комнат. Пол приветственно скрипнул под ногами, когда я скинул промокшие кроссовки, повесил на крючок толстовку и двинулся к себе. Стоило поесть, выпить противопростудное, помыться и перестелить постель. На заплетающихся ногах я добрел до тахты и повалился на нее как был – в уличной одежде, влажной и пыльной, и с пустым желудком, в котором одиноко плескался горький чай молчаливой Зули. Жар мерно и неотвратимо раскалял нутро, простыня с наволочкой пахли потом и стыдом. Но стоило голове опуститься на свернутый тюк одежды, служащей мне подушкой, как все это перестало меня интересовать. Раскаленный лоб привычно охладила стена, глаза закрылись сами собой. Первый раз за день я был счастлив.
8
Меня окружали люди. Их запахи – тяжелые, телесные, луковые, мясные и прелые ударили по носу в самый первый миг. Разглядеть их не получалось, они тонули в сумраке, расплывались, гротескно вытягиваясь, искажались чертами грубых лиц. Одного взгляда на них хватило, чтобы поверить в собственное сумасшествие. Ломаными пальцами существа тянулись к блюду с нарезанным хлебом, подносили куски ко рту, разевали пасти – желтые зубы с лязгом щелкали, капли слюны разлетались по сторонам. Они гомонили, утирали носы рукавами, хлопали ладонями по столу, а плошки подпрыгивали, звеня.
Я зажмурился, но через опущенные веки продолжал видеть их – детали на мгновение выскальзывали из полутьмы, и от каждой становилось все тревожнее. Спиной я ощущал холодные камни стены, кладка была чуть влажной и шершавой, проведешь пальцами и останется жирный след копоти. Меня передернуло. Это был не мой дом. За ночи, проведенные в пустоте – тихой и пыльной, я привык считать его своим. Но эти громкие, распущенные существа одним своим присутствием разрушили хрупкое равновесие, делающее сны настолько притягательными.
Я не желал находиться среди них. В жизни наяву мне было достаточно таких, как они, – пустых, вонючих и наглых. Они наступали мне на ноги в метро, обливали руганью в очереди к кассе, плевали под ноги на остановках. Тупые и наглые, не видящие ничего дальше своих мясистых носов. Что делали они в моем доме? Зачем оказались тут, если он – тонкий и пустынный, живущей своей необъяснимостью и тишиной, был создан совершенно для других гостей. Таких, как я. Таких, как Нора.
– Прочь! – захотелось крикнуть мне. – Пошли вон, животные! Тупые жвачные твари! Уходите! Не смейте шуметь тут, хохотать, плеваться и размазывать сопли по стенам. Вам не место здесь! Прочь! Прочь!
Но я не крикнул. Даже во сне не решился выбраться из угла и броситься на обидчиков. Только сполз со стула, обогнул гомонящую компанию, нащупал дверь и почти уже выбрался наружу, когда в мешанине смеха, пьяной икоты и бессмысленной болтовни раздался голос:
– Маленькая госпожа совсем разболелась. У бедняжки жар, в груди клокочет, ножки слабенькие – почти не встает…
Говорящая поджала пухлые губки, бросила взгляд на притихших соседей и жеманно поправила низкий пучок, слегка покраснев от удовольствия. Все кругом плыло и покачивалось, но ее я сумел разглядеть. Темное платье с туго затянутым корсетом, над лифом высится пышная грудь. И я тут же вспомнил Евгению. Вот! Вот откуда в моем сознании взялась эта пьяная распущенная бабенка. А все остальные – просто толпа людей, их пачками встречаешь каждый день. В плотном потоке не вычленишь лиц, не запомнишь особых черт. Все сливается в серый фон, дурно пахнущий и громогласный.
Может, это я привел их сюда, желая заполнить тишину. Или это дом снится им по собственной воле, ошибившись в выборе гостей. Как бы ни было на самом деле, эти люди не принадлежат дому, потому что попали в него случайно. Сейчас в их стаканах закончится кислое вино, на тарелках останутся кости с пленкой холодного жира да крошки хлеба, они поднимутся на ноги, еще немного потопчутся у выхода, зубоскаля о том, в чем не смыслят, и навсегда исчезнут за порогом, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Они ничего не увидят, ничего не поймут. Они запомнят дрянную выпивку и пыль по углам. Утром посетуют, как тесно и скучно было им во сне, а после продолжат жить, напрочь забыв все, что случилось с ними тут. Потому что ничего с ними не случилось.
Я бы мог позавидовать им – свободным от помешательства, простым и понятным людям, но не стал. Каждый идет своей дорогой. Иногда людские пути пересекаются в местах настолько странных, что встреча эта не роднит, а еще больше разъединяет. Мой дом был таким местом, пусть и оставался лишь сном. Как только я понял это, пьяная компания за столом перестала раздражать меня. Случайные встречные, чужие мне, неважные. Глупо терять время злясь на них, когда в любую секунду сон может закончиться пробуждением, а жизнь – смертью.
– Я слышала, милая Китти простыла в саду. Хозяйка места себе не находит от горя! Но если кто и виноват, так это девка… гувернантка ее. Нора! – Имя соскочила с ее губ, и я застыл, стиснув в пальцах ручку двери. – Выпустить ангельское дитя в сад! Шел дождь, дул такой пронзительный ветер! Я сама чуть не окоченела тем вечером, а маленькая Китти… О! Господь свидетель, девка должна поплатиться за свое безрассудство!
Я застыл, не в силах обернуться. Тревога, отступившая было, в миг обратила меня в каменного истукана – я не чувствовал ног, я не мог пошевелиться, только стоять спиной к злобным приведениям, заполонившим дом, и слушать их бессвязный гомон.
– Она теперь без сна сидит у детской кроватки! Прачка забирала белье, так говорит, что чертовка уже все глаза проплакала… – Говорящая выждала драматическую паузу. – А мне ее не жаль! Совершенно не жаль. Поделом. Выпороть бы и выгнать прочь.
Грубый мужской голос перебил ее, выкрикнул что-то, я не сумел разобрать, но по смеху в ответ понял, что сказанное было похабным и мерзким. Я должен был встрять, броситься на обидчика. Но не пошевелился. Трус остается трусом, где бы он ни был, даже во сне.
– Прячется наверху, небось думает, как бы у хозяйки вымолить прощение. А молиться нужно за здравие малютки нашей… Всем бы помолиться. Вот хозяйка и выписала из соседского прихода пастора, приедет на днях, может, Китти еще поправится нашими-то молитвами… – Помолчала, будто молиться собиралась прямо тут – среди пьяной толпы. – Глупая девка эта Нора. И чего в детской прятаться? Ей теперь нужен человек большой, весомый, чтобы от гнева хозяйского уберег. Обогрел, приголубил. Вот такого искать надо.
