Секунда поцелуя показалась мне вечностью, куда более страшной, чем та, что я приготовился провести во сне, сидя на высоком сундуке и не ведая, закончится ли когда-нибудь мой воспаленный бред, или я навечно останусь в нем – прислуживать невидимым господам и спасать их от нападок моли. Но самое жуткое должно было случиться после, когда Зоя наконец отпустит мою затекшую шею, а я разожму пальцы, до синяков стискивающие ее плечи.
Что сказать ей? Что вообще говорят в таком случае? Или просто встать и убежать? Да, просто встать и убежать.
Рингтон, зазвучавший в тишине парка, заставил нас неловко оторваться друг от друга. Зоя охнула, схватила сумку и долго копалась в ней, ища телефон, потом достала его, посмотрела на экран и недовольно сморщилась. А я продолжал сидеть рядом, не зная, куда деть руки.
– Это с другой работы, просят смену подменить… Блин, – пробормотала Зоя, прочитав сообщение.
– Блин, – послушно повторил я, чувствуя одно лишь бесконечное ликование. – Ну ты иди, если нужно.
– Да… Ну… Я побегу тогда… – Она вскочила. – До завтра, да?
Я даже ответить ей не успел, а она уже унеслась прочь. И только проводив ее взглядом до самых ворот парка – длинные жеребячьи ноги, обтянутые джинсой, накинутый на плечи плащик, растрепанная сумка через плечо, – я почувствовал, как горячо отдалась в теле секунда, в бесконечности которой мы прижимались друг к другу сухими губами.
***
Жалкие крохи, с которыми я готов был распрощаться во имя вечера с Зоей, на пересчет продуктовой корзины оказались вполне себе приличной суммой. Готовые обеды – просто возьми и разогрей на сковородке, придумал тот, кто знал толк в суматошной жизни. Я вывалил покупки на кухонный стол и вспомнил, что не слышал ни звука из комнаты тетки с прошлого утра. Стоит ли пригласить ее на пиршество, коль она так легко согласилась приютить меня?
Разум вопил во мне – нет! нет! не смей даже думать! И я почти согласился с ним, но курочка из пакета так упоительно шкварчала на старом чугуне, который я долго тер мочалкой с тремя разными средствами, предварительно закупившись ими на месяц вперед, что не предложить ее сумасшедшей родственнице было бы совсем уж бесчеловечно. По моим наблюдениям, питалась Елена Викторовна только сдобными рыбками и выглядела соответствующе. Совесть заскрежетала, разворачивая механизм терзаний, и я направился к теткиной комнате.
Пол подо мной предупреждающе скрипел. Но я шел, подбираясь все ближе, задевая руками медленно отходящие обои. Занести кулак над дверью было куда легче, чем постучать. На кухне остывала курочка, а я как дурак топтался на пороге теткиной комнаты.
– Ну же, ты сегодня все-таки с женщиной целовался, соберись уже! – говорить сам с собой было абсолютной нормой для этой квартиры.
Стук разнесся по коридору, еще немного и окна бы зазвенели от его неуместной громкости. Отступать было некуда. Я постучал еще раз. И еще раз. В ответ должны были заскрипеть пружины теткиной кровати, где, по моему представлению, она коротала дни, погружаясь на самое дно безумия. Но за дверью раздались легкие шаги, будто хозяйка все это время стояла у окна, но отвлеклась на стук и пошла открывать – спокойная, чуть замкнутая женщина, ничего необычного. Только я видел, как стояла она в темноте, пережевывая горсти печенья, поэтому в легкость шагов ее не поверил.
Щелкнул замок, дверь приоткрылась. Тетка выглянула в коридор – гладко расчесанные волосы она разделила на прямой пробор и откинула за спину, изможденные глаза стали чуть яснее, расцарапанную шею скрывал легкий шарф, повязанный бантом.
Ее нормальность показалась мне куда страшнее, чем пустой совиный взгляд в прошлую нашу встречу.
– Добрый вечер, – просипел я, чувствуя, как слова застревают в горле.
– Гоша, ты вернулся? – Тетка растянула губы в улыбке, получилось плохо. – Молодец, что постучал…
– Гриша.
– Что? – Она нахмурилась, но тут же нашлась. – Ах, да… Гриша. Ну, как ты? – И уставилась на меня с неподдельным интересом.
Тетка определенно хотела продолжать беседу, стоя в темном коридорчике, поглядывая на меня из-за приоткрытой двери.
– Я там ужин приготовил… Хотел вас позвать. – Молчание. – Вот.
– Ужин? – Она замялась, цепкий взгляд чуть поплыл, словно предложение ее напугало. – Я даже не знаю…
– Пойдемте! – Мне вдруг стало важно выманить ее из комнаты. – А то может и не увидимся больше…
Слова сорвались с губ до того, как я их обдумал, тетка вмиг собралась, посмотрела с недоверием.
– Это что же ты съезжаешь уже?
Нет, это у вас редко бывают просветления, дорогая Елена Викторовна.
– Да, в любой момент могут пригласить в общежитие. А мама просила вам столько рассказать…
Тетка пожевала губами. Размышляя над моим настойчивым предложением, она все больше начинала походить на сову. Потом бросила короткий взгляд через плечо, будто в комнате ее кто-то ждал, и, наконец, решилась.
– Хорошо, уговорил, пойдем.
Чтобы выйти, не открывая дверь шире, ей нужно было выскользнуть через щелочку, только я преграждал ей путь. Стоило посторониться, но мне невыносимо хотелось посмотреть, что же такого важного скрывает в своей берлоге Елена Викторовна, и я остался стоять, глупо улыбаясь.
– Сейчас-сейчас, – пробормотала тетка и, не разжимая пальцев, стискивающих ручку, чуть подвинула дверь вперед.
На одно мгновение за ее спиной стало видно когда-то просторную, а теперь заставленную старинным барахлом комнату. Окно было завешено тяжелой бархатной шторой, ткань задралась, укрыла собой угол письменного стола. Я успел выхватить из полумрака низенькое кресло с обшарпанной обивкой, старый линолеум, застеленный пыльным ковром, книжный шкаф и еще одно кресло. Кровать пряталась в углу, на нее грудой была свалена одежда, на длинном абажуре висела меховая накидка, одного взгляда хватило, чтобы понять, какая она старая. Тетка уже оттеснила меня вглубь коридора, но я успел разглядеть, что у стены, граничащей с моей комнатой, стоит большая рама, прикрытая белой тканью. Эта белизна выделялась на фоне мрачной старости берлоги – ее темных обоев в алый бархатный цветок, ее старого дерева, ее пыли и скрипов. Но больше остального ткань эта не подходила самой Елене Викторовне. И это пугало.
– Пойдем, мой мальчик, время не ждет… – ворковала тетка, больно сжав пальцами запястье, чтобы оттащить на кухню.
Я шел, но мысли мои остались там – за плотно запертой дверью берлоги.
В кухне тетка тут же опустилась на табурет, сложила руки на столе и уставилась в окно, будто пришла в случайные ресторанчик, а теперь, скучая, ожидает меню. Я покопался на полке, выудил две тарелки, сполоснул под краном, положил на каждую по куску курицы и сел напротив, осторожно поставив перед теткой еду. Ощущение, что все это – кормежка дикого животного, способного испугаться и убежать от любого шороха, не отпускало.
