Японские часики пропикали в шесть утра подъем, но, утомленные портвейном, Стас и Дима этого не услышали. А старый будильник, который поставил отец, тоже почему-то не сработал.
Проспали все.
Линькович-старший нервно позвонил куда-то и велел ребятам поспешить, потом еще раз перезвонил и как-то расслабился.
— В общем, Стас, я с вами уже не успеваю, так что поедете сами. Найдешь Звягина Михаила Геннадьевича и представишься ему, он вами займется, давайте, удачи. Дима, не кисни. Что, Стас, голова болит и сухо в горле — это, сынок, и называется похмелье, не спеши водить с ним близкое знакомство.
Никакого Михаила Геннадьевича в приемной комиссии не нашлось. То есть в принципе он был, но с утра в воскресенье искать его оказалось бессмысленно.
— Он тоже футбол смотрел, — попробовал пошутить Стас.
Дима вежливо улыбнулся. Ему было по-настоящему хреново, но он боялся показать вид. Очень хотелось пить, но даже копейки на водичку из автомата не водилось. Просить денег у Стаса, который тоже явно был не в своей тарелке, не хотелось. Из мутной головы не шел ночной разговор, из которого, собственно, следовало: Макс прав и если он станет инженером, то никогда не выбьется из нужды. И всегда будет богатый и благополучный Стас, а он — где-то в другом месте. Ну может, на кассеты когда-нибудь заработает и на штаны хорошие. Не больше.
Они вышли на улицу, Линькович достал сигарету и начал искать в кармане спички, не нашел, но тут же образовался парнишка, в таких же, как у Стаса, вареных джинсах. Он протянул, как крутой, зажигалку, не забыв стрельнуть сигарету.
Какое-то время они стояли втроем, болтали о вступительных экзаменах и прочей ерунде.
— Тут рядом на Соколе пивняк есть, «Белый медведь», может, пойдем по кружечке, — парень в варенке явно хотел закрепить знакомство.
Стас, которому мать с утра пополнила запас карманных денег, сначала кивнул, потом, спохватившись, посмотрел на Диму. Тот покачал головой:
— Я домой.
Пожали руки.
Дима пошел к метро. Он точно знал, что больше сюда не приедет, и готовился к непростому разговору с бабушкой.
Только за второй кружкой Стас понял, что не условился с Хубариевым о том, как они все-таки отдадут документы.
Он ждал звонка два дня, но Дима так и не появился. Телефон его бабушки был у отца, но тот уехал в командировку. Поэтому он поехал в МАИ один, нашел Михаила Геннадьевича, сдал документы и стал готовиться к экзаменам.
Поступил он без проблем, наверное, обошлось бы и без блата.
За несколько дней до первого сентября Линькович-старший почти случайно узнал, что Дима не сдавал документы вместе со Стасом. Он наорал на сына, кинулся звонить бабушке Хубариева, но та уехала в отпуск — как сказали удивленно на работе — первый раз за много лет.
Чтобы отец сменил гнев на милость, Стасу пришлось сдать первую сессию на «отлично». На этой же сессии вылетел Вася — так звали парня в варенке, который знал, кажется, все пивняки в Москве, но не очень интересовался математикой.
Впрочем, эта потеря Стаса нисколько не взволновала. Ребят и девчонок вокруг было полно, и все очень веселые. Не сравнить с тем, что осталось позади.
Интерлюдия: Перерыв между таймами
1991 ГОД
Весь год федеральный центр ведет борьбу с союзными республиками, которые требуют большей самостоятельности. Дело кончается путчем 19 августа и роспуском СССР в декабре.
В июне 1991 года Бориса Ельцина избирают Президентом РСФСР. В декабре он переезжает в Кремль.
Выходят фильмы: «Гудзонский ястреб», «Двойной удар», «Кудряшка Сью», «Облако-рай».
Антон Маяков, Дмитрий Хубариев, Петр Кислицын, Станислав Линькович
Антон Маяков
(МАРТ)
Антон часто показывал отцу черновики своих статей ради доброго слова или путёвого совета. Второе требовалось чаще. Печатались заметки, правленные Маяковым-старшим, пободрее. После особо удачных случаев они чуть выпивали.
— Я делаю работу твоих начальников, — ворчал Сергей Владиленович, довольный, на самом деле, как слон.
Антон как-то подслушал его разговор по телефону: «Да, все время в редакции, уже в штате, пулей просто, другим за десять лет не удавалось, а строкаж, строкаж-то какой, и не представляешь».
В этот раз отец как-то особенно морщился. Пошел курить на кухню. Даже, кажется, выпил. Потом вернулся.
— Антон, я бы предложил добавить одну фразу, во-о-от здесь.
Маяков-младший с готовностью поставил на полях листа бумаги скобку — так он обозначал добавления.
— Вот там вот, где ты описываешь, как лидер этой тусовочки, мажор кажется, про которую все время строчишь, разговаривает со своими собутыльниками… ой, прости, соратниками, поминается стол, на котором лежат книги, а можешь ты обозначить, что эти… — тут отец показал две новинки своего издательства, — тоже там.
— Отец, их там не было, — стремительно ответил Антон.
Ругались долго. Сын орал, что за такие фортели его неминуемо выкинут из редакции и он тогда уж с погубленной на века карьерой и репутацией точно будет сидеть дома и ни хрена не делать, прочно попирая ногами родительскую шею.
Сергей Владиленович сначала успокаивал его тем, что ничего такого не будет, потом ругался на сыновью трусость и бабовитость, потом снова успокаивал. От волнения они оба нарушили категорический запрет на курение в комнате. Через полчаса отец пошел к себе со словами: «Ну, в общем, сам решай, кто ты и что ты».
Антон упирался не потому, что боялся засыпаться. Жаловаться редакторам эти ребята не стали бы ни в коем случае. «Комитет Эхо» нравился журналисту Маякову и за веселые акции прямого действия, и за то, что любили выпить и, по меткому замечанию младшей сестры одного из эховцев, политикой свои пьянки прикрывали.
Это были настоящие политические неформалы, то ли анархисты, то ли, наоборот, либералы. В основном студенты, правда, примерно половина уже побросала институты, поскольку времени на учебу не хватало. Перекрыть призывной пункт на Угрешке, устроить сидячую забастовку на Красной площади в знак протеста против приезда в Москву китайского лидера и убийцы студентов Ли Пэна, пойти, наконец, на митинг, устроенный военными в поддержку союзного руководства, раздавать демократические листовки, которые сами же и сделали, устроить марш по Москве и не попасться ОМОНу — обо всех этих планах Антон узнавал заранее, всегда был на месте и старался написать поинтересней. «Эхо» молодого журналиста привечало и помогало, как могло, информацией или просто веселой тусовкой.
И вот поссориться с ними из-за ерунды?
Антон приехал в редакцию невыспавшийся, злой, перед сдачей материала в секретариат вписал туда отцовские книги. Через два дня статья вышла так, как надо было Сергею Владиленовичу. Еще через день он заехал к «Эху» в гости и был поражен мрачным настроем своих любимцев. Сначала он испугался, что его застукали, но потом понял, что ребята как-то очень серьезно ссорились. Паре бутылок портвейна и бутылке болгарского пойла «Слънчев бряг» все были рады, а хозяйка квартиры и основательница радиостанции «Эхо» с радостью приняла подарок — две книжки теперь и правда лежали на ее столе. Они выпили как следует, а на прощание мажор шепнул, что, кажется, эта история заканчивается, бузить надоело и вообще пора бабки делать. Так думали не все — из-за того и ссорились.
