— В какой программе?
— Во «Взгляде», — Стас снова, теперь уже удачнее, затянулся.
Этот факт Диму придавил окончательно. Каждый вечер пятницы они вместе с бабушкой смотрели «Взгляд», благо в субботу почта не работала и можно было спать аж до семи утра. Он в основном ждал всяких клипов и людей, связанных с музыкой, а бабушка слушала все остальное и особо выделяла Дмитрия Захарова — «видно образованного человека». Несколько передач он пропустил, скорее всего, в одной из них Стас и блистал.
Линькович тему развивать не стал. Отцу достали два билета на премьеру «Ассы» в ДК МЭЛЗ. Стас почти наверняка остался бы дома, но так получилось, что за три дня до премьеры мать приболела, а он выиграл районную математическую олимпиаду. Свободный билет стал наградой. Там ошалевшего от изобилия знаменитостей Стаса и поймала телекамера, его дебют на телевидении составил семь секунд и был примечен случайно — Линьковичи тоже вечером в пятницу допоздна смотрели «Взгляд».
Эти нюансы, хоть бы Стас и рассказал их, нисколько бы не подорвали Диминого почтения к другу. На него неожиданно опустилось наидобрейшее настроение, навеянное «одним из лучших портвейнов». Дима блаженствовал и мечтал, как, став инженером, заработает много и кончится их проклятая нужда, в которой, казалось, они болтаются всю жизнь. А бабушка будет по-другому относиться к «балаболу Максу» и даже снова начнет ходить на спектакли. Она театр любила, он откуда-то знал об этом.
Домой они пришли за десять минут до начала футбола.
Дима был пьян, но не понимал этого совершенно. Ему хотелось танцевать и петь. Все было прекрасно: и Стас, и его родители, которые так ласково улыбались ему, и шикарный стол с двумя салатами и супницей с восхитительно пахнущей куриной лапшой.
Линькович-старший открыл бутылку шампанского и налил не только себе и жене, но «будущим авиационным инженерам». А когда мать Стаса вышла на кухню, показал кулак сыну и Диме заодно:
— Вы чего так набухались, рано что-то за бутылки схватились.
Футбол принес сплошные расстройства — сборная СССР проиграла, Ван Бастен забил какой-то феерический гол, а Беланов не справился с пенальти. Удрученный Линькович-старший объявил подросткам отбой:
— Завтра рано вставать, и дел полно, не хрен здесь сидеть.
Диме поставили раскладушку в комнате Стаса. Спать не хотелось.
— У вас выпускной уже прошел? — спросил Дима, его не то чтобы это интересовало, но надо было о чем-то поговорить.
Стас хмыкнул. Мероприятие получилось удивительно тоскливым. Возможно, из-за завышенных ожиданий. Им дали аттестаты, потом посадили есть что-то сладкое, шампанское запретили после долгих споров на совместном заседании педсовета и родительского комитета. Протомив в надоевшем за десять лет здании ночь, школьников повели на Красную площадь. Случилась какая-то накладка, и в Мавзолей класс Стаса не пустили. Утром одноклассники поехали к кому-то домой «отметить как следует», но Линькович сознательно соскочил.
Родители часто спрашивали Стаса, почему к нему не ходят в гости ребята из школы и почему день рождения он предпочитает отмечать в кругу семьи. Он и сам не мог ответить. Так было начиная со средней школы и совсем не похоже на фильм «Чучело». Никаких конфликтов: довольно сплоченный класс был сам по себе, а Стас Линькович сам по себе. К тому же большинство были гуманитарии, кто-то собирался в МГИМО, кто-то в иняз. Алгебру с геометрией почти поголовно все списывали у Стаса. Это укрепляло скепсис молодого Линьковича — что за люди, которые не могут простой задачи решить.
Но чтобы не грузить этим родителей, и особенно Альбину Несторовну, он рассказал совсем недавний случай.
Перестройка набирала обороты, отношения с США лучшали день ото дня, и в их английскую спецшколу привезли для общения несколько американских подростков. Иван Георгиевич сначала предложил Стасу поинтересоваться, не служил ли кто из родителей их гостей в армии, а главное где. Мать цыкнула и велела сыну надеть не школьную форму, а костюм. За неформальный вид директриса Стасу ожидаемо накостыляла. В ходе беседы, в которой Линькович, хорошо знавший язык, почти солировал, случилось неожиданное. Один из гостей достал из кармана жвачку и кинул себе одну пластинку в рот. Кто-то из хозяев протянул руку с просьбой. Американец, на свою беду, угостил просящего, и тут потянулись все руки, какие были в помещении. Кроме Стаса. Он знал, что жвачка, пусть даже настоящая американская, никому тут в новинку не была, все-таки спецшкола, тут было что-то другое, чему он не умел найти определения.
Зато родителям он так живо описал дрожащие от жадности руки, что они согласились — «тут рыбы нет». Отец пообещал, что в институте люди будут поинтересней, да «своих дачных не забывай». А чего тут Диму не забывать, когда, как ни ткни, он никуда и ничего не хочет.
— А ты правда хочешь стать инженером? — неожиданно спросил Стас.
Только начавший засыпать Дима удивленно приподнял голову от подушки.
— Не бойся, мы пойдем завтра подавать документы, поступим и учиться будем, но вот только какой из меня инженер? — Линькович продолжал: — Экономика, вот в чем теперь главная и основная штука, она больше не будет такой, какой была при Брежневе, и кооперативы скоро будут не только варенкой и сгущенкой торговать. А новой экономике нужны будут новые люди, с незагаженным мышлением, — Стас произнес это слово по-горбачевски с ударением на первом слоге. — И вот надо попасть в их число, а для этого надо учиться и не только задачки решать, вот так-то, Ян.
Дима фыркнул, услышав старое дачное прозвище. Его так дразнили за то, что больше других общался с Яной, которая жила на соседней улице.
Стас говорил не своими, а отцовскими словами.
Неделю назад у них были гости. Линькович-старший, подпив, разглагольствовал о перспективах, которые открывает перестройка и кооперативное движение.
— Поймите, настает наше время, время людей, которые знают цену и брежневским речам, и социалистической экономике. Мы знаем, как было устроено, и знаем, как его наладить по-настоящему. Надо только научиться торговать и объяснить партаппарату, что его контроль за экономикой излишен и вреден.
Гости одобрительно кивали и начинали спорить — кто-то был за Горбачева, а кто-то хвалил Ельцина. Обсуждали XIX партконференцию, Ивана Георгиевича чуть на нее не выдвинули делегатом, потом что-то в ЦК переиграли. Но даже сам факт обсуждения кандидатуры уже являлся безусловным карьерным достижением.
Когда гости разошлись, Стас пошел спрашивать непонятое. Отец с готовностью объяснил, что люди их уровня живут в Америке, да и в других местах, совсем по-другому и то, что у них сейчас, — слезы. Мешают жить по-человечески пердуны, как старые, которых, к счастью, чуть подвинули, так и молодые, которые работать не умеют, а только балаболят. А будущее за технократами. Такими как отец и его друзья.
Тут Иван Георгиевич как раз и подарил сыну на окончание школы часы, а когда мать, заглянувшая умилиться семейной идиллии, охнула про цену подарка, Линькович-старший громко засмеялся: «У меня их целая коробка, японец привез их чемодан. Это что-то вроде шариковой ручки, на сувениры, вот такая колея с буреломом».
