Чуть-чуть полегчало в девятом классе, когда Дима под именем Макса поступил на почту.
Хубариев сначала представлял, как будет ходить с почтовой сумкой по району, но реальность немедленно вошла в разнобой с детским стишком. Смена начиналась в пять утра. Сначала Дима раскладывал по пачкам периодику. Перестройка подняла тиражи журналов и газет, в каждую квартиру выписывалось не менее трех-четырех изданий, отдувались за страсть к чтению почтальоны. Некоторых особенно жадных до периодики граждан Хубариев заочно ненавидел. Потом, уложив огромные пачки на заднее сиденье специально приезжавшего такси, он развозил их по району. В каждом подъезде висел большой ящик, в который надо было пристроить пачку. Кроме того, Диме давали сумку с заказными письмами и другой корреспонденцией для различных организаций. Через четыре месяца Хубариев незаметно для себя накачал крепкую мышцу.
Таксисты обычно помогали с пачками, но иногда просто сидели буками в машине и только посматривали на часы. Не сразу Дима сообразил: чем раньше таксисты освобождаются, тем выше шанс полевачить — при почте они официально состояли до девяти часов утра, а реально с делами можно было управиться часам к восьми.
Дима работал каждый день два года и не высыпался хронически. На учебе это, конечно, сказывалось, но в их школе особо ни с кого и не спрашивали. Всех хулиганистых и отстающих после восьмого класса отправили в ПТУ — так из трех классов получился один. Дима был в целом середнячок, но учительница физики его выделяла. Возможно, выделял бы и математик, но старый ушел на пенсию, а новый с трудом поддерживал дисциплину на уроках.
А Диме хотелось в инженеры. В этом его полностью поддерживала бабушка и так же решительно осуждал Макс, указывая на то, что нет большего голодранца, чем советский ИТР. Старший брат наотрез отказался идти в офицерское училище. После десятого с великим трудом законченного класса поступил в Пищевой институт. Там он тоже учился с грехом пополам. Жить он уехал в родительскую квартиру, но часто столовался у бабы Веры. С первой стипендии купил ей цветы. Она счастливо улыбалась, но потом, когда Макс отбыл восвояси, сердито фыркнула: «Лучше бы пару пачек пельменей купил».
В общем, Дима колебался. Баба Вера, не тратя времени даром, бросила на стол последний аргумент: зазвав внука под каким-то предлогом на работу, она набрала Линьковичу-старшему.
Отец Стаса особо выделял Диму, «потому что у единственного руки не из жопы растут». Беседа оказалась короткой и убедительной: «Будет из тебя, Дмитрий, отличный инженер, а математику тебе на первом курсе подтянут». Пообещал, что поступать будут вместе со Стасом и экзамены пройдут как надо. После этого дело решилось.
…Стас, как обычно, что-то насвистывал под нос. Дима был уверен, что не опоздал, но друг выразительно глянул на запястье. Там были новые, явно заграничные и, конечно же, электронные, явно с модным наворотом, часы.
Дима ожидания насчет восхищенного взгляда не обманул. Явно польщенный Стас тут же расхвастался:
— Отец с японцами переговоры вел, так хорошо всё, что глава фирмы снял с руки часы и отдал отцу, а тот ему свои — «Cлаву».
Дима с уважением кивал головой — японский фирмач никак не мог обойти своим вниманием такого человека, как Иван Георгиевич. И вдруг спросил:
— А спарринг не провели? Японцы же они все каратисты, им только волю дай ногами помахать.
И тут же отхватил снисходительного изумления.
— Нормальные у тебя представления о переговорах. Может быть, ты считаешь, что они заплыв могут устроить на скорость ради контракта?
Дима сконфузился. Стас взбодрил его улыбкой:
— Ладно, давай забросим все бумажки и пойдем по плану.
Следующим утром Иван Георгиевич должен был отвезти их в работавшую, несмотря на выходной, приемную комиссию МАИ и познакомить с кем-то из своих знакомых.
Но поскольку японские фирмачи, подарив часы, отняли у отца Стаса все время, ехать надо было с самого утра. Поэтому Линьковичи позвали Диму в гости с ночевкой. К тому же они бы посмотрели вместе финал чемпионата Европы, в который в кои веки выбралась сборная СССР.
Диме идея нравилась. И с утра через весь город не надо тащиться, и финал получится позырить по большому цветному телевизору, а не по маленькой «Юности» дома. Да и план Стас составил прям отличный.
Забросили документы, съели по бутерброду, обещали не опаздывать к ужину.
Затем Стас повел друга тайными тропами к задворкам продуктового магазина. Там, потолкавшись немного, друзья добыли бутылку портвейна — знакомый грузчик продал ее с совсем небольшой — для Стаса, по крайней мере, — наценкой.
Угощал-то он в основном. Дима свой единственный рубль добавил.
Ушли на лавочку.
— «Три топора», — уважительно сказал Стас, с неожиданно привычной ловкостью открывая бутылку с этикеткой «777», — один из лучших у нас портвейнов.
Дима тут же согласился — про бухло он решительно ничего не смыслил. Однажды он помог соседу перебрать мотор у машины. Вся помощь состояла в своевременной подаче инструментов и деталей, но страшно благодарный дядька отрекомендовал его всем друзьям как «дельного мужичка» и угостил пивом. Оно Диме не понравилось, газированный напиток «Бахмаро» был повкусней.
Но от портвейна отказываться не стал. Зеленоватая бутылка выглядела пропуском в новую жизнь. Сладкий напиток оказался куда как лучше пива.
Стас сделал второй глоток, достал, к великому удивлению Димы, сигарету и закурил. Спохватившись, протянул другу пачку. Тот отказался, переход во взрослую жизнь не мог быть таким быстрым.
Сигарета и глоток портвейна сделали паузу в разговоре менее напряжной.
Последние два года Дима и Стас общались с трудом. Линькович звал Хубариева то в кино, то на концерт, а Дима отказывался, мотивируя срочными делами или просто «не по кайфу». Стас, и не подозревавший о том, что у кого-то не может быть карманных денег, потихоньку приходил к выводу, что друг детства хоть и хороший паренек, но по сути тупой и сивый.
А еще у Стаса имелся двухкассетник (ну у отца, конечно, а какая разница) и точно уж не меньше двух десятков своих фирменных кассет, которые Дима и не рискнул бы перехватить на послушать, потому что ставить их на старую «Электронику» было страшно. Он научился клеить пленку, но взять фирменную кассету с модной записью и вернуть подклеенной казалось невозможным.
Поэтому Дима еще больше напрягал Стаса неспособностью поддержать беседу о новом альбоме «Депеш Мод».
У Линьковича было два модных пакета с «Мальборо» и еще какой-то рекламой. А еще фирмовые джинсы и самый настоящий специально сшитый костюм, в котором, как думал Дима, он наверняка завтра поедет сдавать документы.
— А меня тут по телевизору показывали, — сам того не желая, дал под дых Диме Стас.
Чтобы подчеркнуть эффект, он крепко затянулся и тут же закашлялся. Курил он четвертый раз в жизни.
