Я не то чтобы дремлю – скорее меня посещают какие-то грезы наяву. Вот я в одежде сановника маньчжурской династии Цин скачу на коне по бескрайней степи, вдали виднеются силуэты свиты. В голове появляется мысль: по повелению императора я еду в Лхасу к Далай-ламе с какой- то важной государственной миссией. «Я путь найду в Тибета плоскогорья чрез Куку-нор». Антураж меняется; я наблюдаю сцену чего-то наподобие помазания на царство. С коня сходит рыцарь в турнирных доспехах. Он снимает шлем с плюмажем и держит его на полусогнутой руке. Его лицо сурово и непреклонно. Перед рыцарем появляется жрец в неведомой широкой белой мантии с тремя широкими красными полосами на подоле. Рыцарь склоняется перед седовласым бородатым жрецом на колени, а тот простирает над ним руки в немом благословении. Что все это значило, я не знаю до сих пор. Может быть, и ничего. Ведь бывают же и просто сны, как говорится в известном анекдоте про Фрейда. Постепенно видения блекнут, головная боль слабеет, тошнота отступает, мы спускаемся в долину. Джипы останавливаются, и мы выходим немного поразмяться. Яки оказываются весьма трусливыми созданиями: при нашем приближении они бросаются в бегство, и сфотографировать их удается только издали. Снова джипы, еще полчаса езды по долине, и вот привал с ночевкой. Мы ночуем в палатках, а в особой палатке нам готовят замечательный ужин. Однако мы настолько устали, что хочется не есть, а спать. Рядом с нашими палатками стоит старый тибетский дом; перед входом висят цветные флажки, но это не украшение, а тексты мантр, которые читает ветер, проносящийся по ложбине. Недалеко от дома нахожу много камней, что-то вроде обо, на камнях выгравированы слоги великой мантры бодхисаттвы сострадания Авалокитешвары: «Ом мани падме хум». Позднее хозяева дома показывают нам, как они доят коз, а утром обещают показать аналогичную процедуру и с яком, но почему-то забывают об этом.
Утром выбираюсь из душной палатки на свежий, прохладный, почти холодный воздух. Я пробудился первым, на улице пока никого из нашей братии нет. Созерцаю пылающие под лучами восходящего солнца снежные вершины гор, фотографирую их (увы, фотография не передает и десятой доли утреннего великолепия гималайских пейзажей). Начинают выползать из палаток наши. Умываемся, чистим зубы, потом тибетцы приглашают нас зайти к ним в дом. Все очень традиционно, просто как в учебнике этнографии, но подробности почему-то не запомнились. Садимся в джипы – и вперед, снова под «Pink Floyd». Начинаются проверки паспортов: мы в приграничной зоне, близко китайская граница, а отношения Индии и Китая далеко не безоблачны, во многом как раз из-за Ладака, часть которого Китай, как считает Индия, незаконно оккупировал в конце 1950-х или начале 1960-х годов. Создается впечатление, что за каждым поворотом засело по пограничнику, чтобы проверять документы у заехавших сюда туристов. У самого озера к нам приставляют солдата, который должен следить за нами, пока мы любуемся пейзажами. Пробыть на озере нам позволяют не более часа (я сказал бы: ехали за семь верст киселя хлебать, если бы озеро не было действительно достойным объектом созерцания). Длинное, узкое, петляющее среди гор и холмов то ли озеро, то ли река – слишком длинно и извилисто, – то ли море: вода лазурной голубизны, словно в Средиземном море у берегов Италии. На берегу стоит походный храм-палатка пограничной заставы, увенчанный священным слогом ОМ. Захожу внутрь. О! Да тут целый храм всех религий, чтобы никому обидно не было (кажется, только ислам никак не представлен): олеографии Шивы и Дурги (индуизм), Мадонна с Младенцем (христианство в его католическом варианте), портрет величественного старца с нимбом вокруг головы – догадываюсь, что это Гуру Нанак, основатель сикхизма. Саббатай Цеви был бы рад: границы между религиями стали призрачными, почти неразличимыми (это я сейчас об этом подумал, тогда ничего такого мне в голову, конечно, не приходило). Час проходит незаметно, снова по коням, то есть по джипам, и в путь-дорогу обратно в Лех. А там уж скоро и из Ладака уезжать – через рериховские места в долине Куллу, а потом еще Дели и Агра с Тадж-Махалом (на сладкое, так сказать). Прощайте, Гималаи, прощай, Лех! Может быть, еще увидимся? Как знать…
Сапфирной ясности родных пустот
Зачатые в грехе не доверяли,
Естественность, невинность потеряли
Во власти суеты фальшивых нот.
Но из груди исходит тяжкий стон —
Предвестник обновленья и свободы.
Янтарь на брег выбрасывают воды,
И жемчуга пучин лелеет сон.
Пары весны в себе скрывает лед,
Мелодия в бездушном скрыта древе,
И в мумии бессмертие живет.
Из шахт мерцанье видится высот,
Алмазный блеск в земном творится чреве,
Родится мед в ячейках желтых сот.
Глава VII,
в которой благородные мужи рассуждают о Христе и Анти-Христе, а также о Незнакомке и о многом другом
Итак, море пива было закуплено, и вечером в среду после самого что ни на есть обычного институтского дня я оказался на пороге квартиры моего друга у Пяти углов. Сергей, видимо, хорошо подготовился к моему приходу: во-первых, от него уже шел легкий запах спиртного, смешивавшийся с ароматами хорошего after shave
[15] и сигаретного табака; во-вторых, он явно читал что-то густо философское и ему не терпелось поговорить об этом. Во всяком случае, не успев наполнить пивные кружки (у Сергея есть огромные полуторалитровые кружки, на которых нарисованы пивные бутылки и исполинские красные раки, специально предназначенные для подобных экзерциций), он уже поминал «картезианский театр» и что-то говорил о Расселе и Пирсе. Мы отпили пиво, и наш симпозион начался.
– Скажи, как ты определяешь солипсизм?
– Как и все. Учение, согласно которому существую только я один.
– Хорошо. Но в таком случае представь себе, что случилась ядерная катастрофа и на планете остался ты один. Все остальные люди и даже животные погибли. Это солипсизм?
– Нет, конечно.
– Правильно. Но, значит, и определить солипсизм мы должны иначе. Это учение, согласно которому мой, и только мой, психический опыт и есть единственная реальность. Согласен?
– Согласен. А чего это тебя вдруг солипсизм заинтересовал?
– Люблю разгадывать философские шарады и ребусы. А солипсизм, как сказал Расселл, это учение, которое трудно как принять, так и опровергнуть. Короче говоря, опровержение солипсизма – прекрасное упражнение для ума, спорт такой, понимаешь.
– Ну и чего ты надумал?
– Аты какие опровержения солипсизма знаешь?
– Да никаких не знаю, кроме опровержения Дхар-макирти у Щербатского, в переводе трактата «Обоснование чужой одушевленности». Никогда, знаешь ли, особенно не интересовался. А под пиво это и вообще экзотично, знаешь ли.
– А зачем нам нужна обывательщина? Или предпочитаешь поговорить на тему «Ты меня уважаешь?».
