Не было такого ругательства в словаре гуронов, которого разочарованные женщины не бросали бы в лицо незнакомцу.
Они насмехались над его усилиями, говорили, что его ноги лучше его рук, что ему надо бы иметь крылья, так как он незнаком с употреблением лука и ножа. На все эти оскорбления пленник не отвечал ни единым словом; его лицо выражало только чувство собственного достоинства и презрения.
Ругательства женщин становились все более бессмысленными и сопровождались пронзительным, резким воем. Женщина, предусмотрительно зажегшая кучи хвороста, протиснулась через толпу и очистила себе место перед столбом, у которого стоял незнакомец. Отвратительная, иссохшая фигура этой женщины невольно наводила на мысль о том, что эта женщина — колдунья. Этой репутацией она и пользовалась среди своего племени. Откинув свое покрывало, она с насмешкой вытянула костлявую руку и, говоря на наречии ленапов, начала свои издевательства.
— Послушай, делавар! — сказала она, щелкая пальцами перед его лицом. — Ваше племя — бабье племя, и мотыга больше годится для ваших рук, чем ружье. Ваши женщины — матери оленей, и, если бы медведь, или дикая кошка, или змея родилась между вами, вы бы обратились в бегство. Гуронские девушки сошьют тебе юбку, а мы отыщем тебе мужа…
За этой выходкой последовал взрыв дикого смеха, во время которого более приятные, музыкальные голоса молодых женщин странным образом смешивались с надтреснутым голосом их старой подруги. Но незнакомец пренебрегал всеми этими издевательствами. Он точно не замечал, что окружен врагами.
И только однажды его надменный взгляд обратился в сторону воинов, безмолвных и угрюмых свидетелей этой сцены.
Самообладание пленника вызвало ярость женщины; она подбоченилась и снова разразилась потоком брани. Однако старуха напрасно тратила свой пыл. Хотя она славилась среди своих соплеменников необычайным умением ругаться и дошла до такой степени бешенства, что пена выступила у нее на губах, ни один мускул не дрогнул на неподвижном лице незнакомца. Действие, производимое его равнодушием на старуху, начало распространяться и на зрителей. Какой-то подросток попробовал было помочь ведьме. Размахивая томагавком перед лицом жертвы, он присоединил к ее ругательствам свои нелепые хвастливые слова. Пленник (это был Ункас) повернул лицо к свету и посмотрел на мальчишку сверху вниз с выражением крайнего презрения. В следующее мгновение он уже овладел собой и по-прежнему спокойно стоял, прислонившись к столбу. Но в тот момент, когда пленник поворачивал голову, он взглянул прямо в глаза Дункану, и, поймав на себе этот твердый, проницательный взгляд, Дункан понял, что перед ним был Ункас.
Пораженный и глубоко опечаленный критическим положением своего друга, Хейворд попятился, опасаясь, что их взгляд перехватят и это ускорит вынесение приговора. Тем не менее никакой основательной причины для подобных страхов не было. В это время один воин проложил себе путь в раздраженной толпе. Суровым жестом отодвинув в сторону женщин и детей, он взял Ункаса за руку и повел его к двери хижины, где происходили советы племени. Туда последовали все вожди и большая часть знаменитых воинов; озабоченный Хейворд нашел способ войти туда с толпой индейцев, не привлекая к себе их внимания.
В течение нескольких минут присутствующие размещались в хижине сообразно чину и влиянию, которым они пользовались в племени; в общем, соблюдался тот же порядок, в котором происходил допрос Хейворда. Пожилые воины и главные вожди заняли середину обширного помещения, освещенную сильным светом пылающего факела, тогда как более молодые и низшие по чину поместились на заднем плане, где их смуглые раскрашенные лица составили темный круг. В центре хижины, под самым отверстием в крыше, через которое видно было мерцание звезд, стоял Ункас, спокойный, высокий и сосредоточенный.
Его высокомерный, надменный вид не мог остаться незамеченным его врагами; взоры их часто останавливались на его лице с выражением, которое хотя и свидетельствовало о непреклонности их решения, но ясно выдавало их восхищение смелостью пленника.
Совсем иначе обстояло дело с человеком, которого Дункан видел рядом с Ункасом до его отчаянного прыжка. Среди шума и суматохи, вызванных этим неожиданным бегством, он оставался неподвижным, словно статуя. Хотя ни одна рука не протянулась к нему, ни одна пара глаз не следила за его движениями, он все же вошел в хижину, как бы вынуждаемый к этому роком, велениям которого он подчинялся, по-видимому, без борьбы. Хейворд воспользовался первым случаем, чтобы взглянуть ему в лицо, в глубине души опасаясь узнать в нем кого-нибудь из своих друзей. Но лицо оказалось незнакомым ему и, что было еще более необъяснимо, носило все отличительные признаки гуронов. Однако, вместо того чтобы смешаться со своими соплеменниками, он сел в стороне в согбенной, униженной позе, точно стараясь занять как можно меньше места.
Когда все индейцы уселись и в хижине наступила тишина, седовласый вождь, уже знакомый читателю, заговорил громким голосом на наречии ленни-ленапов.
— Делавар, — сказал он, — хотя ты и принадлежишь к племени женщин, тем не менее ты вел себя как мужчина. Я накормил бы тебя, но тот, кто разделит свой обед с гуроном, должен стать его другом. Оставайся в мире до восхода солнца, когда мы сообщим тебе свое решение.
— Семь ночей и столько же дней я постился, преследуя гуронов, — холодно возразил Ункас. — Дети ленапов умеют шествовать стезею справедливости, не томясь по еде.
— Двое моих воинов преследуют твоего товарища, — продолжал вождь, не обращая внимания на похвальбу пленника. — Когда они вернутся назад, наши старейшины скажут тебе: жить или умереть.
— Разве у гурона нет ушей? — презрительно воскликнул Ункас. — Два раза с тех пор, как делавар стал вашим пленником, он слышал выстрел из знакомого ему ружья. Ваши воины никогда не вернутся назад.
За этим смелым утверждением последовала короткая и угрюмая пауза. Дункан, понимавший, что могиканин намекает на роковое ружье разведчика, нагнулся вперед, внимательно наблюдая за впечатлением, которое этот намек мог произвести на победителей, но вождь удовлетворился простым возражением:
— Если ленапы так искусны, то почему один из их храбрейших воинов находится здесь?
— Он следовал по пятам за убегавшим трусом и попал в западню. Мудрый бобр — и тот может быть пойман.
Говоря так, он указал пальцем на гурона, сидевшего в стороне. Взоры всех среди общего молчания устремились на этого человека, и тихий угрожающий ропот пронесся в толпе.
Зловещие звуки привлекли в хижину женщин и детей; стало так тесно, что не оставалось ни одного промежутка между плечами присутствующих, откуда не выглядывало бы чье-нибудь смуглое лицо.
Тем временем пожилые воины в центре хижины обменивались друг с другом короткими, отрывистыми фразами. Потом опять наступила продолжительная торжественная пауза. Все замерли в ожидании серьезного, важного решения. Стоявшие сзади приподнялись на цыпочках, чтобы видеть происходящее, и даже преступник забыл свой стыд под влиянием еще более глубокого чувства и, подняв голову, открыл взорам присутствующих презренные черты своего лица, чтобы бросить беспокойный, боязливый взгляд на мрачное собрание вождей.
