Днём раздался требовательный звонок в дверь, обрадованный Жора бросился отпирать, однако на пороге стояла не милиция, а снова азиаты, одетые как торговцы с Черкизона. Они долго плевали поэту в лицо, потом били по пяткам ракеткой, оставленной удравшей чемпионкой, затем отыскали доллары, зашитые, понятно, в диванную подушку, а для достоверности вынесли из квартиры плазменный телевизор, ноутбук и стереосистему. Отерев лицо, Алконосов истерически позвонил в отделение и выяснил, что наряд к нему давно едет, но в Москве страшные пробки…
Стражи порядка прибыли под вечер, долго исследовали заплёванную квартиру и заверили пострадавшего, что введён план «Перехват», поэтому налётчики непременно будут пойманы. После отбытия наряда Жора обнаружил пропажу 2 тысяч долларов, полученных за текст государственного гимна, который, так сказать, на вырост заказала ему одна самолюбивая российская автономия. Эти деньги, он, следуя рекомендациям специалистов, оставил на виду, в обычном почтовом конверте. Кроме того, исчез окованный серебром турий рог, подаренный поэту лично президентом Саакашвили за блестящий перевод ранее неизвестной главы «Витязя в тигровой шкуре», целиком посвящённой извечной вражде русских и грузин.
Возмутившись, Жора нацепил все свои лауреатские значки и отправился в милицию требовать возврата похищенного и наказания «оборотней в погонах». Через трое суток, проведённых в обезьяннике, он написал заявление о том, что никаких налётов на его квартиру не было, и вернулся домой без значков, со сломанным ребром и полуотбитой почкой. Однако это не помешало ему удариться в многонедельный запой. По утрам, очнувшись, он долго вспоминал своё имя, а фамилия возвращалась к нему только после 100 граммов водки с закуской.
И ведь было из-за чего запить! Деньги да имущество-дело наживное. Но случилось худшее: весть о профессиональной непорядочности Алконосова, едва не приведшей к войне между братскими народами, мгновенно облетела все лимитрофы и прочие территории, вожделеющие независимости. Заказов не стало. Иногда Жоре удаётся перехватить заказик на перевод любовных стихов, которые пишут азербайджанские оптовики своим славянским зазнобам, продающим товар в розницу прямо из контейнеров. Но платят Жоре не деньгами, а просроченными продуктами. Всё это, конечно, сломило Алконосова, несли раньше он хотя бы иногда бывал трезв, то теперь сутра до вечера сидит в нижнем буфете ЦДЛ и ждёт снисхождения от более успешных собратьев по перу. Я ему иногда с гонорара наливаю рюмку-другую…
– И правильно: не оскудеет рука наливающего!
Ангелина Грешко
Они ехали по Подмосковью. За окном мелькали огромные стеклянные павильоны с надписями «Мерседес», BMW, «Хонда», «Фольксваген», «Форд»… Иногда попадались и берёзы с ёлочками. На волне радиостанции «Эго Москвы» дундели двое: постоянный ведущий Иван Гонопыльский и бывший наш соотечественник, а ныне профессор истории Оклахомского университета Энтони Машкин. Гонопыльский обладал глубоким мужественным баритоном и мозгом семилетнего ребёнка стяжкой либеральной наследственностью. Машкин изъяснялся уже с лёгким акцентом, похожим на речь глухонемых, которых врачи по особой методике выучили, однако, говорить. Рассуждали они в эфире почему-то о Наполеоне, точнее, о том, что если бы Бонапарт форсировал Неман двумя месяцами раньше и не ждал мира, засев в Москве, но двинул войска прямо на Петербург, история России пошла бы совсем другим путём. И жили бы мы сегодня не на помойке, занимающей одну седьмую суши, а в процветающей цивилизованной стране, лучше даже – в нескольких процветающих цивилизованных удобных странах.
– Вообразите, коллега, вы едете по КНР – Красноярской Народной Республике! – воскликнул Машкин. – Отличные дороги, ухоженные поля, коттеджи под черепицей, экологически чистое производство!
– Да-а-а, – вздохнул Гонопыльский – и чуткий микрофон донёс, как у него перехватило горло от обиды за упущенный исторический шанс.
– Уроды… – выругался Жарынин и поймал новую волну.
Мчащийся автомобиль заполнился трубными звуками «Полёта валькирий». Режиссёр, мрачно усмехнувшись, прибавил звук и скорость, благо шоссе оказалось на редкость свободным.
– Нельзя ли потише? – пробурчал Кокотов.
– Вы не любите Вагнера?
– Я не люблю очень быстрой езды. Нас остановят.
– Не любите Вагнера и быстрой езды? Нет, Кокотов, вы не русский! Сознайтесь, Андрей Львович, – спросил режиссёр, напирая на отчество, – вы немного еврей, если не по крови, то по убеждениям…
– А разве можно быть евреем по убеждениям?
– Конечно! Ведь кто такой, в сущности, еврей? Еврей-это тот, кто в каждом подозревает антисемита. Вот и всё…
– А антисемит, выходит, это тот, кто в каждом подозревает еврея?
– Пожалуй… Неплохо! Голова у вас всё-таки работает!
Музыка между тем закончилась, и ласковый голос сообщил, что теперь радиослушателей ждёт встреча с известным литературным критиком Сэмом Лобасовым – бессменным ведущим передачи «Из какого сора…»
– Здравствуйте, здравствуйте, дорогие любители высокой поэзии! – элегантно шепелявя, начал Лобасов. – Нынче у нас дорогой гость, поэт божьей милостью, лауреат премии имени Черубины де Габриак – наша знаменитая Ангелина Грешко. Моё почтение, Ангелиночка!
– Мир вашему дому! – прозвучал в ответ глубокий, чуть хриплый женский голос.
– Прежде чем начнём, по традиции озвучьте радиослушателям несколько ваших строк. Это будет, так сказать, ваша поэтическая визитная карточка!
– Даже не знаю… Так волнуюсь… Ну хотя бы вот это… Из новой книги…
И поэтесса, чуть подвывая, озвучила:
Моя любовь – страдание
В режиме ожидания.
Твоя любовь – вторжение
В моё изнеможение.
– Ах, как мне это нравится! – воскликнул Сэм Лобасов. – Amour, ещё amour! Какое метонимическое цитирование! Как точно по чувству, какая ювелирная филологическая рефлексия. Романсовое «страдание», будто трепетная лань, сопряжено с компьютерным конём «режима ожидания». Ах, как тонко! Как звонко!
Далее послышался шелест бумаги, и ведущий начал читать заранее заготовленный текст о том, как на небосклоне отечественной словесности стремительно взошла беззаконная поэтическая звезда неведомой учительницы начальных классов из городка Вязники, что во Владимирской области. Геля со школьной скамьи писала стихи, но никому не показывала, страшась насмешек и непонимания. Опасения её были ненапрасны, ибо профаническое сознание не способно постичь инобытие вербального мифа! Но вот два года назад, отметив тридцатилетие, Ангелина в очередной раз приехала из Вязников в Москву, и как всегда, с солёными огурцами. Объяснимся! Учительской зарплаты на жизнь не хватало, а муж, старший оператор машинного доения Николай Александров, оставил бедную женщину с двумя детьми после того, как нашёл в сенях под половицей и прочитал тетрадку стихов своей одарённой супруги, где были и такие пронзительные строчки:
