«Кэтрин Хаус» находился там, и она это знала. Я пересекла узкую улицу и услышала ее голос.
– Подожди. – Она замолкла. – Ты должна мне сказать… Кто это сделал с твоим лицом?
Я рефлекторно подняла руку, чтобы коснуться ноющих мест, царапин. Воспоминание о вчерашней ночи казалось мне находящимся так далеко, на другом конце света, тяжелым, темным и окруженным хрупкими ветками деревьев.
– Никто, – ответила я.
– Никто не разбивал тебе лицо?
– Наверное, я сделала это сама.
После такого ответа ее глаза загорелись, но не от интереса, от которого люди выглядывают в окна, чтобы посмотреть на покореженные в аварии машины и потом это обсудить. В ее глазах загорелся огонек узнавания, понимания.
– Ты не раскрываешь карты, – сказала она. – Умно. Продолжай в том же духе. Кстати, он там. Пройдешь этот квартал и повернешь налево в следующем. Ты найдешь его. Я уверена.
Я поставила чемодан на колесики, отчего он зашатался, и пошла в ту сторону.
– Удачи, и не попади под автобус, – крикнула она мне вслед.
Я чувствовала на себе ее взгляд – покалывание на своих обнаженных плечах. Я оглянулась, но она не отвернулась и так и смотрела на меня, пока я не пошла дальше.
Вскоре я добралась до нужного квартала. В ярком солнечном свете передо мной вырос пятиэтажный «Кэтрин Хаус» из красного кирпича – все, как описывала мама. Я почувствовала его в своих пальцах, в ступнях. Проснувшиеся с покалыванием звезды собрались в середине груди, вызывая незначительное жжение. Это была уверенность. Кульминационный щелчок самоопределения и судьбы.
Здание отделялось от тротуара черными коваными воротами, блестящие столбы которых устремлялись высоко вверх и оканчивались острыми шипами. Табличка на воротах гласила: Кэтрин Хаус – убежище. Короткая тропинка за воротами вела к крутым широким ступеням. Дом как будто находился очень далеко, но на деле оказалось – близко. Лестница оканчивалась огромной входной дверью, гладкой и без окна. На высоких окнах первого этажа висели темные непрозрачные занавески. Намек на жизнь давало лишь небольшое витражное окно возле двери, но и в него я ничего не могла рассмотреть.
Я подергала засов на воротах. Заперто. В воротах гнездились звонок и небольшой домофон – и никаких имен. Я нажала на звонок и отступила. Тишина. Снова посмотрела на окна и подергала засов. В этот момент огромная входная дверь распахнулась.
Вышла женщина, за ней две девочки – младшие версии нее. Мама и дочки. Девочки выглядели напуганными, младшая глотала слезы, а женщина как будто злилась, на ее лице отражалась усталость. Они спустились по лестнице, держа в руках коробки с одеждой, и прошли в ворота, игнорируя меня. Подошли к припаркованному у обочины внедорожнику и поставили коробки со стороны багажника. Ворота остались открытыми, но я не знала, можно ли войти. И когда мама девочек направилась обратно, наши взгляды встретились. Я поняла – что-то произошло. Внутри этого дома.
– Ты здесь живешь? – спросила она меня.
Я собиралась ответить, что буду жить, но пока не подписала бумаги, не заплатила деньги, да и комнату пока не получила, точнее, ключи, но она не нуждалась в моем ответе. Заметила чемодан.
– Ты въезжаешь, – мрачно произнесла она. – Не надо. Если бы я была твоей мамой, то отправила бы тебя домой. Сейчас же.
Меня напугало выражение ее лица, и я отступила, железные прутья впились в позвоночник.
– Надо было вытащить Лейси отсюда до того… – Она замолкла. Стоящие у машины дочки навострили уши.
– Кого? – тихо спросила я. – Что случилось?
Она не объяснила. Я для нее больше не существовала. Она вошла в ворота и поднялась по ступенькам. На мой звонок так никто и не ответил, поэтому я проскользнула внутрь, пока ворота не заперлись, и пошла за женщиной, таща за собой чемодан.
Девочки – полагаю, сестры Лейси (теперь передо мной сложилась картинка этой семьи) – поставили коробки в машину и с заплаканными лицами побежали вверх по ступенькам, с жуткой решимостью перебирая ногами. Они влегкую меня обогнали, и я в одиночестве добралась до крыльца.
Дверь была открыта, и я вошла в дом.
* * *
– Эй?
За моей спиной захлопнулась дверь. Тело защекотало от ощущения, что за мной кто-то наблюдает, но я не видела кто. Женщина и ее дочки, казалось, куда-то пропали в приглушенном свете помещения.
Моим глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к такому освещению. Первым делом я отметила огромную гостиную, окутанную тенью. После знойного дневного света темнота выбивала из колеи. Хрустальная люстра с потолка отбрасывала на стены блики. Широкая извилистая лестница устремлялась вверх и исчезала в темноте верхних этажей. Наверное, именно там скрылись мама и ее дочки. У двери, словно часовой, стояла настолько высокая декоративная ваза, что я легко могла спрятаться в ней. Она, вероятно, стоила больше машины. У меня вдруг разыгралось воображение: я представила, как размахиваюсь бейсбольной битой и разбиваю вазу, уничтожаю то, что стоит дороже меня. Я делала такое прежде. Волна злости испарилась так же быстро, как и накатила, оставив меня на старинном ковре с золотистыми переплетениями. Здесь я буду другой.
Мне все казалось странным образом хорошо знакомым – потому что я это помнила. Мама описывала мне этот ковер – сказала, что ходить по нему – это словно ходить по голове тигра… Хотя прошло уже почти два десятилетия с тех пор, как она ступала по нему. А ковер все так же, как и тогда, укрывал пол.
Слева находилась закрытая дверь, напротив темный коридор, а справа большая открытая гостиная с огромным пианино и обшитой бархатом мебелью – все золотистое. На всех полках стояли хрупкие фигурки, перламутровые ракушки и другие безделушки, будто здесь расположился забытый музей. Дело не в том, что время здесь остановилось – иначе воздух не был бы настолько спертым от жары, а поверхность ковра в пятнах, – а в том, что никто десятилетиями не признавал, что время вышло из этого дома.
– Не трогай, – раздался голос.
Я проходила мимо стола и вела рукой по его поверхности, прикасаясь по ходу к декоративной коробочке из расписного фарфора и стоящему рядом декоративному слоновьему бивню – как я предполагала, ненастоящему. Я отдернула руку, но все еще чувствовала его – этот клык не декорация. Он был не холодным и древним, как окаменелость, а гладким и теплым, как кожа.
Я развернулась и обнаружила устроившуюся в кресле из золотистого бархата, стоявшего перед темным камином, девушку. Еще миг, и моя рука схватила бы и прибрала один из этих предметов. Если бы она не заговорила, я бы уже засунула что-нибудь в свою сумку.
Подлокотники и спинка кресла были высокими и обхватили ее фигуру полукругом. Она скрылась за книгой. Я отметила отсутствие названия на обложке, как на лицевой стороне, так и на корешке. Поверхность книги была мягкой, из золотистой ткани на тон темнее мебели.
