– И еще насчет картинной галереи! – продолжила Гретхен. – Что ты сделала? Что украла?
Я побежала по лестнице, шесть пролетов, три площадки и, свернув на четвертый этаж, заколотила кулаком по двери в десятую комнату. Никто не открыл, ручка не проворачивалась – точно заперто, – но, когда я ее довольно сильно подергала, дверь просто распахнулась.
Я вошла в комнату Моне. Внутри никого, а окно без сетки открыто до самого верха, поэтому видно всю улицу.
Все эти годы я представляла себе комнату, в которой жила мама, и надеялась, что однажды окажусь в ней. Но не думала, что в ней будет так нестерпимо жарко. Что она такая маленькая. Такая темная. Такая ужасная. Что пожарная лестница загораживает весь вид.
Пол скрипел, кровать просто крошечная, и больше ни для чего не оставалось места. У меня точно такая же комната этажом выше, но из-за маминых историй эта казалась другой, особенной.
Моне не было ни в комнате, ни на пожарной лестнице.
В этот раз я сама полезла по лестнице, как поступила бы она. Мы практически не различались, только у нее ноги длиннее. Снаружи я чувствовала себя безрассудной, как если бы напилась, – будто мне нечего терять, кроме того что я и так теряла день за днем другими способами.
Мое окно было широко открыто, вот только я его таким не оставляла. Обычно, выходя на улицу, я лишь слегка его приоткрывала.
Я соскользнула с пожарной лестницы на кровать.
Дверь, ведущая в общую комнату, покачивалась. Я уверена, что запирала ее перед уходом, потому что всегда запираю дверь. Поэтому единственный способ забраться в комнату – через окно.
Я почувствовала, что что-то забрали, но заставила себя не терять надежду. Закрыла дверь, передвинула шкаф, присела на корточки и заглянула за батарею. Порылась рукой. Я нащупала острые предметы и мягкие, вырезанные и сувениры из ракушек, стекла и камня – все из моей коллекции. В какой-то момент я не смогла найти носок, который использовала вместо маминой косынки, рука как будто коснулась воздуха, но потом, не успела я поддаться панике, пальцы наткнулись на запрятанный глубоко опал.
Я убрала руку, испытав облегчение, и рухнула спиной на пол.
По всей комнате остались ее отпечатки. Я знала, что она снова устроила тут обыск, что порылась в моих ящиках, шкафу и обшарила каждую поверхность. Но не нашла его. Мой тайник оказался хорошим.
Но что-то все равно казалось не так. Моя голова пульсировала, будто в ухе поселилось нечто свирепое.
Мой взгляд медленно упал на противоположную стену – теперь она не была пустой.
На ней висел мамин портрет. Моне достала его из-под матраса и повесила на торчавший из стены гвоздь, чтобы я ее видела.
Пожарная лестница
Мы не говорили о том, что произошло во французском ресторане. Ни в тот вечер, ни в следующие дни. Меня немного смущало то, что я рассказала Моне, как разоткровенничалась с ней, стыдилась, что поделилась всеми своими неуклюжими, честными поступками. Мне очень хотелось, чтобы у меня был какой-то темный гараж, где я могла бы спрятаться и отсидеться до тех пор, пока стыд не пройдет.
Я легла спать поближе к окну – так, чтобы немного высовываться наружу, на пожарную лестницу, какой-либо частью тела. Плечом. Прядью волос. Больной лодыжкой. Когда задувал ветерок, здесь было немного прохладнее, и я привыкла к высоте. Я могла представлять себя кем-то другим, но до тех пор, пока не случалось пройти мимо зеркала и не вспомнить, кто я есть. Синяк под глазом и разбитая губа, теперь они явно стали частью меня. Волосы – потные кудряшки. Сегодня серые глаза, завтра зеленые, или, быть может, голубые – под цвет футболки, что я надену. Черты лица напоминают мамины, но больше – мои.
Моя жизнь в городе не превратилась в то, на что я надеялась. Книжный магазинчик на углу отказал мне в работе, которая состояла в том, чтобы расставлять по полкам книги и пробивать покупки, при этом мой мобильный перестал работать, счет ушел в полный ноль. В своей голове, где я могла сколь угодно долго избегать правды, я откидывала прочь мысли о том, что моему житью в «Кэтрин Хаус» вот-вот наступит конец. Деньги кончались. Тридцать первое число надвигалось на меня быстро и неумолимо.
Когда я закрывала глаза ночью, я чувствовала порой, что тону. Постель становилась мягче, податливее, и я скользила все ниже, пока не падала на твердую землю. Иногда я просыпалась от запаха дыма, сухого треска разгорающегося пламени, и тогда я подскакивала на кровати, думая, что нам всем нужно эвакуироваться, но это был всего лишь слабый запах из моих воспоминаний. То пламя походного костра было из другой жизни, то были воспоминания почти другого тела. Однажды я проснулась с листиком, застрявшим в моих волосах, маленьким и по-летнему зеленым, словно из сказки. Его принесло ветром откуда-то с улицы, вот и все.
Если бы я могла, я бы рассказала маме о Моне. «Видела ли ты когда-нибудь такую девушку?» – спросила бы я. По сути, новый цвет волос каждый божий день. У нее полным-полно секретов, но в глазах мерцают целые звездные миры. И еще эти ее истории. Порой Моне рассказывала, что она родом из крохотного городишки далеко на Западе, где небо такое огромное, что можно поверить, что ничего больше на свете не осталось – только оно. В другой раз она рассказывала, что росла, дыша пылью угольных шахт, или что жила на скалистом берегу океана, или что она училась водить машину в городе, где улицы были проложены по коровьим тропам, и это затрудняло движение машин. Сегодня она была одним человеком, а завтра, под другим углом зрения, казалась совсем другой. Моя мать, актриса, хамелеон, была способна ее раскусить. Она сказала бы мне, можно ли ей доверять, была ли Моне или могла ли когда-нибудь стать настоящим другом.
Ближе к концу месяца мы собрались, чтобы сфотографироваться. Мисс Баллантайн велела нам встретиться в общей гостиной с золотым полом, где было немерено украшений из пыльного старого золота и где над всеми нами властвовала таинственная Кэтрин. За несколько минут у зеркал в ванных комнатах царила общая суматоха, каждая из нас освежала помаду и проверяла, не блестит ли нос. Я ощущала себя частью этого, и мое сердце шипело пузырьками, словно шампанское, а щеки порозовели. Харпер помогла мне правильно нанести корректор. Ана София попыталась помочь с прической.
Внизу все сгрудились у камина, пытаясь отыскать свободное местечко. Именно здесь всегда делали общие фотографии девочек из «Кэтрин Хаус». Мне сказали, чтобы я садилась в середину. Пусть Бине дадут стул, велели они. Кто-то сказал Моне, чтобы она встала позади, поскольку она высокая, и она заняла место за мной, прямо под портретом Кэтрин, принужденная фотографироваться стоя. В тот день ее волосы были темно-бордового цвета. Остальные мои соседки сгрудились вокруг, одни ниже, другие выше меня, сжались в кучу как можно плотнее, неотрывно глядя в объектив камеры.
Мисс Баллантайн встала перед нами со старым фотоаппаратом, таким тяжелым, что ей пришлось повесить его на ремень на свою худую шею.
