– Рома, – сказала я, – речь идет о наследстве. Вы можете получить очень большие деньги.
– Зачем они мне? – удивился Шныркин. – У меня и так все есть. Я не мама, вот она всегда говорила: «Ну почему все вокруг богатые, а я нищая».
Я принялась самозабвенно врать:
– Человек, который желает завещать вам свое имущество, решил удостовериться, что вы тот самый Роман, с которым он в детстве не разлучался.
– И как я это ему докажу? – изумился Шныркин.
– Ответами на его вопросы, – сказала я. – У вас есть друг детства?
– Да, – улыбнулся собеседник, – я летом ездил в лагерь, родители были вечно заняты, куда меня деть? Лагерь я любил. «Ежик с фонариком». Там было очень хорошо. Там мой лучший друг нашелся.
Шныркин отложил книгу.
– Я очень мороженое люблю. С детства. Но мне его не давали. Мать моя странная очень, думаю, она меня ненавидела. Если понимала, что мне что-то нравится, мигом говорила:
– Это вредно для твоего здоровья!
Я был маленький, глупый. Сначала мультиков лишился. Пила услышала, как я радуюсь, когда их смотрю, и запретила телевизор включать.
– Пила? – примкнул к беседе врач. – Ты так маму называл?
– Нет, – засмеялся Роман, – это папины слова. Родители вечно ругались. Пила визжала:
– У нас денег нет!
Дятел отвечал:
– Меньше дерьма себе покупай.
– Дятел – это ваш отец, – сообразила я.
– Ага, – подтвердил Шныркин, – они только так общались. Отец жене орал: «Пила», жена ему: «Дятел». Я их имена забыл! Они для меня всегда пила и дятел. Скандалили постоянно. Пила начинала:
– Езжай к старику, выдави из него правду, где он чемоданы спрятал.
Дятел отказывался:
– Нет у него ничего. Он все выдумал.
Пила настаивала, дятел злился. Ор такой стоял, что люстра качалась. Иногда они дрались. Я в своей комнате всегда сидел, прекрасно знал: если на глаза им попадусь, родители мигом помирятся, на меня гурьбой налетят. Очень радовался, когда лето наставало и меня в «Ежик с фонариком» отправляли. Я там любил нянечку, тетю Таню. Имена родителей забыл. А ее помню. Она меня тоже любила, говорила:
– Рома, ты очень хороший мальчик.
Тетя Таня мне мороженое покупала. Я в лагере всегда три смены жил. Но потом мне не повезло. Все из-за дяди одного. Мишей его звали.
Шныркин постучал ладонью по подлокотнику кресла.
– Он добрый, эскимо мне носил. Он спросил: любишь страшные приключения?
Я ответил:
– Очень.
Дядя предложил:
– Покажу тебе в доме тайный ход, если сможешь по нему пройти и где-то выйти, каждый день будешь получать по четыре порции.
О как! Я сразу согласился, но спросил:
– Куда ход ведет?
Миша засмеялся.
– Так это мне и надо узнать. Не испугаешься? Там темно, окон нет.
– Разве я глупая девчонка? – Так вот я ему ответил. – И фонари же есть.
Дядя меня похвалил:
– Рома, ты самый храбрый на свете! И умный! И ловкий. И не болтливый. Знаю, ты никому не расскажешь о моей просьбе. Дождемся пересменки и будем действовать.
На следующую смену осталось мало ребят. Два мальчика: я и Павлушка. Мы с ним подружились. Павлуша был хороший, но косой на один глаз, его за это дразнили, а я ему никогда ничего обидного не говорил. Дядя Миша велел мне сказать, что я чихаю, ребята пойдут на речку купаться, а меня в лагере оставят. Так и получилось. Мы с дядей Мишей вдвоем остались, он мне фонарик дал, отвел в кладовку, отодвинул шкаф, а за ним шла лестница вниз. Дядя велел:
– Запоминай, сюда надо нажать, чтобы тайный ход открылся. Завтра с утра опять начинай носом шмыгать, поэтому, когда все на речку уйдут, как и сегодня, тебя в лагере оставят. А ты – в кладовку, потом иди под землей. Думаю, вылезешь в деревне Муркино. Но где? Не знаю. Беги сразу в лагерь. Если встретишь нянечку Таню или еще кого, скажи: «В село носился, хотел посмотреть, что в магазине есть». Я вернусь поздно вечером, привезу тебе эскимо, расскажешь, где ты из-под земли вышел.
Шныркин оглянулся по сторонам и зашептал:
– Обманул я дядю-то!
– Не полез в подземный ход? – предположила я.
– Кто ж от четырех эскимо в день откажется, – усмехнулся Роман, – мне страшно стало. Когда Миша шкаф отодвинул, за ним оказалась дыра в полу, темно в ней, пахло неприятно. Фонарь дядя мне дал, но все равно было жутко. Вдруг он потухнет? И я все Павлушке рассказал, предложил ему со мной пойти.
– Ты взял с собой приятеля? – уточнил главврач.
Роман закивал.
– Я решил так: четыре эскимо очень хорошо. Но в одиночку идти в подземелье страшно. Лучше я два Павлушке отдам, и он со мной пойдет. Все равно мне его угощать мороженым придется. Не могу же я как жадина один его лопать? Павлушка точно откусить попросит.
Шныркин замолчал.
– И вы отправились в поход? – осведомилась я.
Рома кивнул.
– Вдвоем?
Снова утвердительный кивок.
Меня переполняло любопытство.
– И что вы там увидели?
Шныркин молчал. Доктор встал.
– Мы тебя утомили. Извини нас.
Роман закрыл лицо руками и заплакал.
– Нет, нет… их много… чемоданы… там… много… много… Павлушка… я… кости… много… много…
Роман отчаянно зарыдал, Вениамин Григорьевич сделал жест рукой. Я правильно поняла врача, выбежала в коридор и прижалась к стене. Спустя минут десять в коридор вышел сам доктор.
– Понятия не имел об этом случае, – признался он. – Вы знаете, сколько мальчику тогда было лет?
– Нет, – ответила я, – но раз он находился в лагере, то… может, восемь-девять? Где-то так.
– А в одиннадцать мы с ним впервые встретились, – протянул психиатр, – возможно, экскурсия по подземному ходу стала сильно травмировавшим ребенка событием. Что он там видел?
– Понятия не имею, – вздохнула я, – впервые сейчас про подземелье услышала.
Вениамин Григорьевич пошел по коридору, я двинулась вместе с ним, доктор продолжал:
– Роман сегодня находился на редкость в положительном расположении духа. Охотно разговаривал, вел себя позитивно. Но как только речь зашла о подземном ходе, его настроение изменилось, и все! Он закрылся. Очень хочется узнать, что там случилось. Но расспрашивать Романа нельзя, это вызовет у него сильный стресс. Много лет прошло, а триггерная душевная точка болит. Вы нажали на нее, и вот результат.
– Не хотела причинить Роману боль, – расстроилась я.
