Я смутилась.
– И чего тебе от Питиримы надо? – спросила бабушка.
– Хотела поговорить с ней и другими жителями села, – на сей раз честно ответила я.
Старушка поправила платок.
– Звать тебя как?
– Евлампия, – вздохнула я, – отзываюсь на Лампу.
Бабка засмеялась.
– Кто ж тебя так наградил? Дед?
– Долгая история, сначала я была Ефросиньей, потом взяла другое имя
[3], – объяснила я.
– Махнуться Ефросиньей на Евлампию все равно что колбасу на сосиску выменять, – развеселилась собеседница, – ладно, бедолага, шагай за мной. Я Питирима. Только кто ж это имечко выговорит? Да и объяснять каждому, что меня крестили по Святцам, при коммунистах было опасно. Вот и говорю всем: Таня я. Со школьных лет так себя именую. В паспорт редко кто смотрит. Чего ты от меня хочешь? Только не лги. Не люблю врунов.
– Не буду, – пообещала я.
– Двигай за мной, – скомандовала Молоканова, – чаем угощу с конфетами.
Усадив меня за круглый стол, накрытый кружевной скатертью, хозяйка достала из буфета дорогой шоколадный набор, печенье, домашнее варенье, сыр, колбасу, масло. Потом из шкафчика на свет явилась коробка с настоящим английским чаем. Судя по тому, как Молоканова принимала меня, она жила не только на пенсию, которую ей платит государство. Да и убранство дома свидетельствовало об отсутствии материальных проблем.
– Ну, говори, – велела хозяйка, которую я решила, как и все, называть Татьяной. – Зачем прирулила?
– Сама не знаю, – призналась я, – работаю в детективном агентстве.
– Сыщица! – восхитилась хозяйка. – Ну, я прямо как в кино попала.
– К нам обратился один мужчина, – продолжала я. – Его отец, узнав, что смертельно болен, решил рассказать сыну, где хранятся деньги, которые он скопил за всю жизнь. Похоже, папаша не доверял банкам.
– И правильно, – одобрила хозяйка, – вот я в советские годы все хранила на сберкнижке. Большая сумма образовалась. И что? Когда к нам капитализм нагрянул, в один миг все пропало! А в сороковые-пятидесятые прошлого века мою маму с государственным займом обманули. Приказали всем облигации покупать, обещали потом деньги с процентами вернуть. Ага! Отдали должок спустя лет тридцать, а то и поболее. Но, понимаешь, сто рублей в сороковые – это ну очень серьезные денежки были, сто рублей в начале восьмидесятых тоже приятно получить, но это сумма средней зарплаты. Были оклады ниже, но и выше были.
– Отец отдал сыну коробку, – продолжала я, – в ней была картина, сделанная по фото. Теперь так практикуют: берут снимок и с помощью…
– Компьютера, – перебила Татьяна, – превращают его в красивый пейзаж или натюрморт. Вон на стене вроде акварель, а на самом деле снимочек.
Молоканова все больше и больше удивляла меня. Лично я только вчера услышала о такой технике, а моя собеседница со знанием дела говорит о новых технологиях.
– Чего затормозила? Дальше излагай, – поторопила меня Татьяна.
Я сообщила хозяйке о том, что Алексей рассказал Федору, но скорректировала информацию, ни словом не упомянула о деньгах, документах и слегка приврала:
– Федору Петров объяснил: «Настя привыкла жить за спиной мужа. Боюсь, после моей кончины ей придется плохо. О сыне и дочке не беспокоюсь, они молодые, справятся. А супруга уже не юная. У меня был друг, жизнь нас развела, но он единственный, кому я могу доверить Настю. Тебе надо поехать в Муркино…» И беседа оборвалась, потому что Алексея вызвали на работу. Он обещал Федору дать на следующий день контакт друга, но не успел, умер. Мы подумали: вдруг с церковью связана некая история, а в деревне живет человек, который может рассказать нам нечто, назовет фамилию друга Петрова. Мы узнаем, кого Алексей имел в виду, поможем Анастасии.
– Ой, а чаек-то, – спохватилась хозяйка. – Какой ты любишь?
– Любой, – ответила я.
Татьяна подошла к буферу, вынула еще несколько банок с чаем и начала колдовать. Она насыпала в чайник по чуть-чуть из одной жестянки, потом из другой, затем из третьей. Поколдовав, хозяйка залила смесь кипятком, через несколько минут налила мне в чашку чай и велела:
– Попробуй, может, чего не так?
Я сделала глоток и чуть не выплюнула чай. В нем был анис, который я терпеть не могу.
– Ну как? Нравится? – осведомилась Татьяна.
– Восторг, – вдохновенно соврала я.
– Лимон, – спохватилась собеседница, – совсем забыла, сейчас принесу.
Хозяйка убежала. Я огляделась по сторонам, увидела, что окно приоткрыто, быстро выплеснула во двор чаек и села на место.
Татьяна вернулась с блюдечком, на котором лежали кружки лимона.
– Дай поглядеть поближе фото.
Я протянула ей картинку. Бабка стала ее рассматривать, говоря вслух:
– Ну, чего про церковь сказать? Помню, что очень она красивая была. Меня в ней крестили, родители еще до моего рождения там венчались. Эхе-хе. Потом большевики ее порушили, до сих пор не восстановят. А почему ты подумала, что с храмом какая-то связь есть?
– Он на снимке занимает центральное место, – объяснила я, – кроме него тут мало что видно. Деревья, небо, сарай какой-то.
– Если что-то спрятать хотят, по-хитрому поступают, – засмеялась Татьяна. – Дедушка мой в храме этом служил алтарником. Когда Божий дом разгромили, он унес Евангелие и семисвечник из алтаря. Священное Писание поставил в шкаф, не прятал, подсвечник на комод водрузил, типа лампа это. Мама после смерти отца ничего не убрала. В начале пятидесятых на нее сосед донос наклепал, дескать, Серафима ведет пропаганду, людям головы церковными байками туманит. К нам пришли с обыском. Книжный шкаф мельком осмотрели, на Евангелие внимания не обратили, по семисвечнику взглядом пробежали и ушли к маме в спальню. А там на одной стене картинки в рамках старые, там люди всякие. На другой портрет Ленина здоровенный. Главный, который дом обшаривал, рот разинул.
– Где иконы?
Мама спокойно ответила:
– Отец завещал его со всеми досками похоронить. Я так и сделала. Небось на меня кляузу Быков сочинил? Он давно хочет наш участок получить, вот и придумывает всякую чушь. Вы спросите в сельсовете-то обо мне. Я доярка-передовик, медалью награждена.
Ну и ушли проверяющие. Они в храм никогда не ходили, небось считали, что икона – обязательно изображение одного святого или женщины с младенцем. То, что на одной доске могут написать много святых, что образа бывают яркие, на них изображены стол, океан, лодка… Им это было неизвестно. Дед свои иконы вставил в рамы, получились картины. Главное, не прятать то, что скрыть хочешь. Имеешь драгоценность? Просто в шкаф на полку ее положи, все подумают: раз на виду блестит, ерундовая вещь, дорогую заныкают в укромном месте. И надо что-то отвлекающее неподалеку разместить. У мамоньки портрет Ленина висел. Если кто в ее спальню входил, тока на него и глазел! А на фото, которое ты показала, церковь на себя весь интерес перетягивает. Но, думаю, не храм главный. А он!
