В десятом часу вечера Аня заволновалась и позвонила Саше по служебному телефону. Неверным голосом Ане сказали, что с Сашей случилось несчастье.
На третий день его похоронили. Народу пришло много: и с работы, и соседи, и однокурсники, даже из школы несколько человек. Аня как будто не понимала, что происходит, зачем собрались эти люди, большинство из них она и знать не знала. Зачем она пришла к ним, сюда, на больничный двор? Почему они все стоят на промозглом ветру у низкого здания морга, почему так тихо переговариваются? Почему все стараются на нее не смотреть и все-таки смотрят? Зачем у всех и каждого цветы?
Открываются двери, и почему-то никто в них не идет. Аня смотрит в черный квадрат входа. Галка берет ее под руку и ведет первой в эти двери. В гробу кто-то чужой в Сашином новом костюме. Аня смотрит на него напряженно-вопросительно. Башмаки новые, ни разу еще Сашей не надетые, а шнурки завязаны так, как Саша никогда не завязывал. Ане хочется перевязать шнурки. И она даже наклоняется к гробу. Но оттуда пахнет холодом. Галя берет ее под локоть и отступает с ней чуть в сторону.
В разгар поминок Галя увела ее из-за стола. Уложила в маленькой комнате, плотно закрыла дверь. Но и через дверь слышались голоса. Чей-то совсем ясно:
– Наверняка и раньше сердце прихватывало, да он молчал, чтоб жену не волновать и всё такое.
– Уработался, – ответил кто-то пожилой.
Аня лежала на спине с широко открытыми глазами. Галя включила настольную лампу и погасила верхний свет.
– Усни, – сказала, – отпусти себя, о ребенке подумай.
И Аня заплакала наконец.
Саша пришел в себя в маленькой, вроде чулана, комнате. Через крохотное окошко виднелись заиндевелые ветки. Оконце закрывалось неплотно, и оттуда тянуло морозцем, но дощатая стена за спиной отдавала тепло. Угол темного потолка был заткан серой паутиной. С витого шнура свисала лампочка. Саша приподнялся, но голова закружилась, и он опустил ее на подушку.
На столике под оконцем стоял пузырек с каким-то лекарством. Саша чувствовал его горький запах. За стеной кто-то прошел, закашлялся. Из досок сбитая дверь отворилась, и появился человек из «жигуленка», Саше – незнакомый.
Незнакомец вытащил из-под стола табурет. Сел у Сашиного изголовья, подвернул обтрепанные рукава свитера, от которого пахло печкой. Щетина серебрилась на обветренном лице.
– Где я? – и себе едва слышно произнес Саша.
– Сейчас я вас бульоном напою, – сказал незнакомец, – как раз сварился. Чтобы у вас силы были для разговоров. – И кашлянул в кулак.
– Мне домой надо позвонить.
– Конечно.
После бульона Саша уснул. Проснулся ночью. За оконцем холодный ветер трепал деревце. Фонарный свет пробивался, налипший на стекло снег казался черным. Тени метались по стене. Саша не сразу догадался, что тени от веток. Он сполз пониже под теплое одеяло и вновь уснул.
Наутро незнакомец накормил его манной младенческой кашей и дал выпить чаю.
– Вы помните, что с вами произошло? – спросил он.
– Мне стало плохо в машине.
– Вы один ехали?
– Да.
– Вы уверены?
– Со мной были пассажиры, но они уже вышли.
– Ваши знакомые?
– Нет. В том-то и дело, что нет.
И Саша рассказал незнакомцу о своей ошибке, о хорошем человеке Борисе Самуиловиче, сказал, что, если бы его спутали с таким человеком, он бы гордился, а не обижался.
– А этот обиделся?
– Сначала я думал, что обиделся. Но он мне не поверил, кажется. Как будто на самом деле я знал именно его, но не признался и прикрылся Борисом Самуиловичем. Он так на меня смотрел, как будто хотел вспомнить. Это я только сейчас понял.
– А Борис Самуилович действительно существует?
– Десять лет назад существовал, – обиделся Саша.
– Это замечательно, – сказал незнакомец и встал.
Он вышел, и Саше стало досадно, что он ему даже не представился, а Саша не догадался спросить. И главное, не успел спросить про Аню. И почему он здесь, в этом чулане, а не в больнице или дома?
Дверь вновь отворилась. Вошла пожилая женщина в платочке. Она приблизилась к Саше, потрогала его лоб мягкой рукой и сказала, что нагрела воды и сейчас Сашу помоет.
– Как вас зовут? – спросил Саша.
– Тетя Паша.
– Что со мной было?
– Отравился.
– Чем? Почему я здесь, а не в больнице?
– Ты у Василь Андреича спроси.
– Где он?
– В город уехал.
– В какой?
Тетя Паша откинула одеяло. Саша даже не застеснялся, наверно, потому, что глаза у нее были как у старой, всего хлебнувшей дворняги и проблеска женского интереса в них не было.
– Худющий ты. Как скелет.
Она помогла ему встать и повела в темную ванную, где никакой воды из крана не лилось, а поливала тетя Паша из ковшика. Она мылила его жесткой мочалкой и напевала. Тягучая мелодия казалась знакомой, но откуда – Саша не мог припомнить.
После мытья тетя Паша надела на него всё чужое, ношеное, но чистое.
Она кормила его картошкой и поила чаем со смородиновым вареньем. Они сидели в большой светлой комнате, печка топилась, одним боком грелся от нее и чуланчик.
– Ну вот, – сказала тетя Паша, дуя на чай в синем блюдце. Она глядела в окно, и Саша туда же посмотрел.
По дорожке к дому шел бодро Сашин незнакомец Василь Андреич. Тетя Паша оставила чай и бросилась к дверям. В буфете звякнуло.
Василь Андреичу тетя Паша разогрела ту же картошку, и он ел со сковородки, подбирал картошины прямо пальцами, сопел от удовольствия, отогревался. Он сказал, что на воле хоть и не мороз, но очень холодно, ветер слезу вышибает. Он был гладко выбрит, и одно это изменило его лицо, в щетине оно казалось простоватым, невыразительным, а без нее – умным и значительным; нельзя было уже не обратить внимания.
Саша ни о чем не спрашивал. Наблюдал, как Василь Андреич насыщается, вытирает руки бумажной салфеткой, скатывает ее в комок. Как промасленный этот комок лежит в опустелой сковородке, а тетя Паша наливает тем временем Василь Андреичу чай. У Саши сил не было спрашивать, требовать, или он расхотел получить ответы на свои вопросы. С одной стороны, ему уютно было в комнате с белой печкой за спиной и не хотелось, физически не хотелось нарушать установившееся равновесие и уюта этого лишаться. С другой стороны, уют казался западней, липкой смолой, в которой он застрял, застыл на веки вечные.
Василь Андреич, отпив чаю, добавил в него еще сахару. И, помешивая ложечкой, стал говорить будничным тоном.
– Вы жену Бориса Самуиловича знали?
