На этот раз он смотрел на Риту. Та, не веря своим ушам, переспросила:
– В отделе журналистских расследований вашего медиахолдинга в Москве? Это, конечно же… круто!
По выражению лица Антона она поняла, что это не просто круто, а мега-супер-пупер-круто. И что он сам немедленно согласился бы на такое небывалое предложение, однако ему никто его не сделал, во всяком случае, пока что.
– Значит, вы согласны? – произнес Еросян. – Сможете начать со следующей недели?
И сам же ответил на свой собственный вопрос:
– Думаю, сможете. К вопросу о зарплате…
Рита, осторожно положив на тарелку вилку с ножом, вытерла губы салфеткой и прервала Еросяна, что, как она заметила, ему крайне не понравилось.
– Извините, но вы неправильно меня поняли. Предлагаемое вами место, безусловно, крутое, а предложение сказочное, но я никуда не поеду. Потому что это мне не по плечу. И вообще, у меня тут в городе семья!
Точнее, не семья, а тень семьи, но об этом московскому воротиле медиабизнеса знать было вовсе не обязательно.
Еросян, словно желая испепелить ее взором своих темных глаз, тихо произнес:
– Ваше решение окончательное и обжалованию не подлежит?
Рита видела, как Антон закатывал глаза и осторожно крутил у виска, что-то беззвучно шепча, видимо, отчаянно ее ругая.
Но вот пусть и едет вслед за этим Еросяном, если ему так этого хочется. Она же не хотела.
У каждого своя жизнь.
– Да, окончательное и обжалованию не подлежит, – произнесла Рита, вставая. – Благодарю вас за бизнес-ланч. Правильно ли понимаю, что приглашена вами? Очень любезно с вашей стороны, однако за себя я заплачу сама. Всего вам наилучшего!
И, заплатив в стороне у официанта, покинула ресторан, отправившись на поиски отца, который наверняка торчал около одного из расположенных неподалеку киосков, торгующим алкоголем, или был на квартире у своего нового лучшего друга-собутыльника.
Надеясь, что за время ее встречи с Еросяном отец уже объявился, Рита сначала пошла домой. Однако отца там не оказалось. Тогда девушка отправилась по местным злачным местам, чтобы отыскать его. Продавщица в одном из ларьков сказала ей, что тот вместе со своим корешем, неким Геннадьичем, решил отмечать чей-то юбилей.
Хорошо, что собравшиеся около ларька нетрезвые мужички подсказали, где живет этот самый Геннадьич, а заодно и просветили Риту касаемо того, чей это юбилей и по какому поводу отмечается на широкую ногу.
Подходя к одной из пятиэтажек в соседнем микрорайоне, Рита услышала завывания «Скорой», а также милицейских сирен. Сердце у нее сжалось, однако она немного успокоилась, заметив, что автомобили остановились не около пятиэтажки с нужным ей номером, а рядом с расположенной неподалеку девятиэтажкой.
Поднявшись на последний этаж, Рита долго стучала в квартиру с облезшей деревянной дверью. Наконец, соседская дверь распахнулась, и неприятного вида старушенция заверещала:
– Вот алкаши поганые! Житья от вас нет! Хоть бы вы все сдохли, ироды!
– А Геннадьич здесь живет? – спросила ее, насколько было возможно, любезно Рита, и старушка, критически осмотрев ее с ног до головы, снова принялась костерить алкашей.
Рита повторила свой вопрос, и соседка подозрительно поинтересовалась:
– А тебе он зачем? На их подружек-синячек ты вроде не похожа!
– Я ищу своего отца… Он…
Рита запнулась. Как тяжело это было выговорить, но она все же произнесла:
– Он тут тоже пьет…
Соседка, из мегеры превратившаяся в заботливую бабульку, запричитала, заохала, заявила, что зеленый змий никого до добра не доводит, вот и ее первый муж, да и второй тоже, от этого умерли, а потом стала зазывать Риту выпить чаю, да так настойчиво, что девушка от нее едва отделалась.
– А Геннадьича нет, он ушел со своими дружками гудеть – у какой-то их собутыльницы круглая дата!
– Я думала, что они здесь и… отмечают… – растерялась Рита.
Негативное отношение к лицам, злоупотребляющим алкоголем, нисколько не мешало бабульке быть в курсе всех их новостей:
– Слава богу, не здесь! Они туда, в новостройки, отправились! Ну, на улице Космонавтов, это тут рядом…
Получив адрес квартиры юбилярши, Рита сбежала от говорливой соседки и осмотрелась. И вдруг поняла, что искомый дом по соседней улице Космонавтов – это тот самый, около которого остановилось несколько милицейских машин, а также две «Скорые».
Протискиваясь сквозь кольцо зевак, Рита напоролась на пожилого милиционера.
– Вы куда? – спросил он строго. – Вы тут живете?
– Нет, но мне очень нужно попасть в этот подъезд, – начала Рита. – Понимаете, мой отец…
– Если не живете, то попадете, когда можно будет! – весомо заявил милиционер.
А когда Рита поинтересовалась, когда же будет можно, отошел в сторону, как будто ее и не расслышав. Поэтому, дождавшись, пока пожилой блюститель порядка скроется за углом, Рита замахала молодому худосочному милиционеру, полагая, что тот будет более сговорчивым.
– Понимаете, я тут не живу, однако там, в одной квартире, в гостях мой отец, и мне надо забрать его… – произнесла Рита и вдруг увидела, что из подъезда выносят кого-то на носилках.
Судя по простыне, укрывшей человека на носилках с головой, чье-то тело. Запнувшись, Рита наблюдала за этой мрачной сценой, а молодой милиционер и в самом деле сжалился и был готов пропустить ее, однако поинтересовался еще, в какую квартиру ей нужно.
– В девяносто восьмую… – ответила Рита, краем глаза наблюдая за тем, как тело на носилках запихивают в брюхо «Скорой».
И вдруг ее внимание приковали стоптанные ботинки.
Такие нелепые жарким летом. И с еще более нелепыми красными шнурками от старых кед – подходящие по цвету черные у отца забрали при посадке в СИЗО, а затем так и не отдали.
Это были ботинки отца. Да и носки в клеточку на задравшейся лодыжке, выглядывавшей из-под простыни, тоже были отцовы.
– В девяносто восьмую нельзя, – нахмурился молодой милиционер. – Там алкаши поножовщину устроили, один тяжело ранен, а другой получил ножом в сердце, прямо на месте скончался.
– Папа! – закричала Рита, бросаясь к «Скорой», дверцы которой как раз закрывались.
Человеком, который во время устроенной алкашами в девяносто восьмой квартире поножовщины получил удар в сердце, скончался на месте и сейчас лежал на носилках под простыней, был ее отец.
Риту пустили в салон «Скорой», и всю дорогу до больницы она держала отца за руку – еще теплую – и не хотела верить, что он умер.
Она не плакала, потому что слез у нее не было. Она все еще надеялась, что отец поднимется и выяснится, что все это дурной сон, наваждение.
