Рита кивнула, стараясь не думать о том, что именно запечатлено на многочисленных кассетах.
– Они все повязаны круговой порукой! Они…
Он заплакал, а Рита продолжала думать. Как и Антону, ей было до слез жаль несчастных, на месте которых могла оказаться и она сама.
На месте которых должна была оказаться и она сама.
Но по стечению обстоятельств – не оказалась. Выходит, все, что в последние месяцы случилось с ней – изнасилование мамы, ее сумеречное состояние в результате черепно-мозговой травмы, арест отца и скорый над ним суд, – было цветочками по сравнению с судьбой других девушек?
Выходило, что да. И то, что она сама считала наичернейшей полосой своей жизни, было в реальности полосой если не белой, то так, слегка сероватой, если сравнивать с тем, чем могло бы закончиться для нее знакомство с Барковским и его друзьями из клуба по интересам.
– Мать. Это просто кошмар, реальная жесть! Там без масок и вице-мэр, и заместитель губера, и этот вальяжный диктор с областного ТВ, и один из главных ментов, ну, и этот, лысый толстяк, который банком управляет…
– Без масок… – протянула Рита. – Очень хорошо, что без масок…
– Но что в этом хорошего? – закричал молодой человек, балансируя на грани истерики. – Они потому и без масок, что знали: жертва в конце этого фильма непременно умрет. И никогда, слышишь, мать, никогда не сможет опознать их! Никогда!
Антон снова заплакал, а Рита, усевшись на пушистый ковер рядом с ним, произнесла:
– Тоха… ты ведь разрешишь тебя называть так, как называла тебя твоя прелестная знакомая домушница? Но ведь это наш шанс!
– Шанс? – спросил сквозь слезы Громыко. – Мать, наш шанс – это удрать отсюда подальше. Хотя и это не поможет. Может, за границу рвануть и попросить политического убежища?
Рита же продолжила:
– Да, шанс. Потому что их рожи не только нам знакомы, но и всем другим в нашем городе и даже области.
Громыко застонал:
– Мать, и что из этого? Какая, в сущности, разница! Эти пленки – наш смертный приговор…
Он снова захныкал, а Рита, задумчиво посмотрев в потолок, на хрустальную вазу, произнесла:
– А что ты говорил там о своей бывшей подружке, какой-то там умудренной опытом редакторше на областном ТВ?
– Нет, вы понимаете, чего хотите от меня??! – заголосила редакторша, оказавшаяся тощей нервной особой с длинными пергидрольными волосами, зелеными тенями и ужасной оранжевой губной помадой. – Вы меня под монастырь подведете!
Рита сразу отметила, что редакторша неровно дышит к Громыко, и это – к ее собственному удивлению – отчего-то ее задело. Она что, ревнует?
Разговор происходил в телевизионном центре, за полчаса до выхода в эфир выпуска местных новостей, которые транслировались на город и область.
Вздохнув, Антон красноречиво посмотрел на Риту и сказал:
– Ты можешь оставить нас наедине?
Рита послушно удалилась из крошечного кабинетика в коридор, подошла к окну и уселась на широкий подоконник.
Она не знала, чем закончится разговор тет-а-тет Антона с редакторшей, но допускала любой вариант. По дороге в телецентр они проговорили другую возможность – подменить одну кассету другой без ведома редакторши выпуска новостей, однако такое было возможно только в глупых фильмах.
В реальности, как заверил Риту Громыко, такое невозможно – да и им требовалось, чтобы кусок одного из ужасных фильмов, найденных в тайной комнате квартиры любовницы Харламова, шел какое-то время, а не оказался вырубленным из эфира через полсекунды после начала вещания.
Следовательно, им нужен был кто-то, кто не просто поставил бы кассету, но и в течение минуты-другой не остановил бы трансляцию, не прервал эфир.
И на данный момент этим кем-то была пергидрольная редакторша.
Сидя на подоконнике, Рита поймала себя на том, что размышляет – уж не разводит ли Громыко с редакторшей в эту самую секунду шуры-муры?
А что, если она в качестве платы потребовала немедленный сеанс любви?
Девушке стало не по себе, и она приказала себе не думать о подобном. Журналист – личность состоявшаяся и вполне стабильная, он сумеет справиться с любой ситуацией.
Но так ли это?
Дверь кабинета приоткрылась, оттуда вышел удрученный Антон. Слезая с подоконника, Рита подошла к нему и сказала:
– Ну что, отказалась? Может, я с ней поговорю?
Тот вдруг расцвел и заявил:
– Согласилась! Она мировая баба и сделает это для нас!
Заметив на щеке Громыко след оранжевого поцелуя, причем, кажется, не одного, Рита вздохнула:
– Она что, подвергла тебя сексуальному насилию? Мы ведь собираемся вывести на чистую воду высокопоставленных типов, которые насилуют и убивают женщин. А редакторша, кажется, только что изнасиловала тебя…
Тот, качнув головой, ответил:
– Не скрою, пыталась. Но не вышло. При этом что-то про женитьбу, кажется, лепетала, ведь тетке хорошо за сорок, а она еще замужем не была, но я не придал этому значения. С этим потом разберемся. И не переживай, со мной все в порядке.
Стирая с его щеки след оранжевой помады, Рита заметила:
– Точно?
Последующие полчаса тянулись неимоверно долго, и они не знали, чем себя занять. Рита и Антон устроились за столиком в кафе в телецентре – там работал телевизор, хоть и без звука, и шла местная сетка вещания. Уставившись на экран, они считали минуты и секунды.
Ровно в девять вечера появилась заставка, возникло лицо известного в их краях диктора, причем, по стечению обстоятельств, того самого, который принимал участие в оргии на кассете, затем пошли кадры первого репортажа.
Что-то о пожаре в многоэтажной новостройке на берегу реки.
С каждым новым репортажем волнение только усиливалось. Рита взглянула на часы: выпуск новостей шел в среднем двадцать минут, и стрелка переползла уже на четверть десятого. Громыко вскочил:
– Я пойду к ней! Она нас, мать, обманула!
Рита, удерживая его, заявила:
– Куда ты пойдешь, в аппаратную? Сам знаешь, что тебя туда не пустят. Если она струсила и не смогла, значит, придется устроить завтра вариант с подменой кассет, я же во второй половине дня работаю. Только не представляю, как получить доступ к аппаратной, там ведь не мы убираем, а особая команда, но, думаю, что сумею раздобыть ключи, но ты тогда должен…
В этот момент по экрану побежали знакомые кадры: голые пузатые мужики, столпившиеся около находящейся без сознания девушки, прикованной к столбу.
